ПОДВИЖНИКИ БЛАГОЧЕСТИЯ
В. А. Бубнова
Дорогою к Ниловой пустыни
Живописны места на север от Кириллова. Даже унылый осенний дождь не заглушает пленительных красок череды озер с деревеньками по берегам, пятен леса, перечерченных лентами речек, сочной зелени лугов. Гора Маура, точно срезанная туманной влагой, парит над землей, некогда очаровавшей св. Кирилла, так что взойдя на вершину ее он не удержался от возгласа: «Здесь покой мой в век века! Здесь вселюся».
На восьмом километре, где шоссе, повернув на запад, уходит к Белозерску, у обочины неприметная среди кустарника дощечка с надписью: «До Ниловой пустыни — 7 км». Лесная дорога, обогнув деревья, резко, как бы падая, спускается со взгорка, лес подхватывает ее, окутывая тишиной, ограждает от мирских «всеулавливающих сетей суетности», погружает в особую сосредоточенность, непостижимую смыслом.
Непогода растягивает версты, сужает даль. Воображению предстает тропа, левее, за чащей, с жестким ковром подорожника под склоненными кронами дерев. Там 505 лет 1 назад удалялся прп. Нил на речку Сору. Вернувшись с Афона, на достигнутой ступени восхождения к Богу, имея потребность непрерывного размышления над Писанием, в котором «Сам Бог сокрыт под словесным выражением Откровения», он уже не мог жить подле людного Кириллова монастыря, в котором принял пострижение, двадцать лет провел в иноческом труде, и откуда, движимый потребностью духовных исканий, ушел во Святую гору.
При безлюдье, за стеной леса в пелене дождя, постижимее становятся слова сорского подвижника: «...благодатию Божиею обретох место угодно моему разуму, занежь мирской чади мало входно». Серое без облаков небо то ли растворилось в Вечном, то ли, напротив, сомкнулось с землей, и время в нем теряется.
...Ноги скользят по раскисшей дороге. Унылой мороси нет конца. Собравшаяся на листьях влага, редкими, скорбными каплями проливается на бледный болотистый мох у стволов. Неуютно, промозгло. Но тем величественнее предстает подвиг древних наших подвижников.
Отшельники в дебрях леса, с самою скудной пищей, так что «не бе у них тела», «быша токмо кости», подвергали себя тяжелейшим телесным испытаниям. Перенося все превратности непогоды в нетопленной жердяной келье, в дупле дерева (св. Павел Обнорский), или, поселившись у болота, «обнажи главу и плещи своя и до пояса», не прикасаясь к комарам, оводам, обседающим тело (св. Антоний Сийский), они отсекали волю, воспитывали смирение, в молитвенной аскезе восходили к благодати осияния светом Пресвятой и Владычной Троицы, сами, в примере высокого своего служения, становились источником света, проливающим на дальнюю округу целительные благочестие, веру и любовь.
В пустыньках, в безмолвии монастырских келий созидался духовный храм Руси. И одну из прочнейших частей в основание его положил «тихий созерцатель» с речки Соры. Почва подвигов — не плоть, а мысль и сердце. Главное деяние — «воздвизай совесть к лучшему. Вся елика похвальна и честна и добродетельна, сия помышляй и твори, мудр бывая во благое»,— писал преподобный в уединенной келье на Соре. «Утишь ум, освободи от плена помыслов ... внимай сердцу»,— при бесшумно падающем снеге, под жужжание мошкары за волоковым оконцем, обращал перо свое к поколениям, вступавшим на опасный путь земных преобразований.
XIX век, познав потрясения от действий материализующего мышления во все ускоряющемся развитии науки, техники, распознал в «умном делании» способность великого блага — отвратить трагический разрыв человека с Творцом Истины, и принес свою признательность великому старцу с Соры. Труды его тщательно изучали, по крупицам собирали «писаница».
Новую жизнь обрела обитель на Соре, а ее восстановитель — инок Никон, в схиме Нил.
...Чуть посветлело. Стена леса раздвинулась, уступая болотистой низине. В ней белые хлопья тумана недвижно висят на пиках осок. Их не рассеивает ни дождь, ни полуденье. Кажется, они те же, что осели полтора столетия назад, когда здесь шел инок Никон, или даже еще раньше, в конце XV века, когда удалялся на Сору прп. Нил, и с ним ученик Иннокентий (Охлябенин), сопровождавший его на Афон.
Сколько еще верст до той излучины, на которой они остановили свой выбор? Там речка, выбравшись из сумрака леса, огибает топкую луговину, а на противоположном берегу — разреженный лес из берез и елей. В нем, саженей за сто от воды, срубили иноки часовенку и две кельи на расстоянии «вержения камня», чтобы звук от соседа не нарушал безмолвия молящегося. Преподобный не помышлял об обители, но приходила «благоговейная братия и просилась жить». Многим хотелось «умною молитвой» достигать вершин созерцания.
Прп. Нил принимал братию с осторожностью, только из преуспевших в иноческом труде. К концу его жизни в обители было не более двенадцати келий и одна деревянная церковка Сретения Господня — от скита с четверть версты, за речкою, на болотистой луговине. Для нее преподобный с братией наносили в коробах землю. На рукотворном том холме устроился и скитский погост. Там, подле церкви Сретения погребли тело великого подвижника, тихо скончавшегося 7 мая 1508 года и за полтора часа «нощи в третию неделю по пасце святых мироносиц». Всю жизнь исповедуя нестяжательность, старец ушел к ответу перед Богом как истый воин Христов, все имущественное завещательство которого уложилось в несколько строк: «Крест большой, что в нем камень страстей Господних, тако и что писал есми сам книжки ... и вещи Кириллова монастыря, что мне давали за любовь Божию, чье что есть тому и отдати, или нищим, или монастыря которого».
Братия во всем следовала заповеданному прп. Нилом. Сохранили нестяжательность: никаких земельных владений скит не имел, даже скота не держали. И во внутреннем укладе все осталось по-прежнему. Так же два раза в неделю, в четверг и воскресенье, собирались в церкви на всенощную, а в прочие дни, кроме Господских праздников, каждый «восходил от силы в силу в деле Божием» в своей келье один (или с учеником, когда таковой жил при старце).
Однако же богомольцев в тихую обитель год от года стекалось все больше. Кто нарочито, и шедшие в Соловецкий монастырь и на обратном пути в Кириллов непременно поворачивали с тракта на лесную тропу у взгорка. Не вмещала богомольцев церковь Сретения. Вскоре после кончины преподобного братия воздвигла вторую, теплую, с трапезной, во имя св. Ефрема Сирина — излюбленного Нилом святого. Потом и третью, над гробом преподобного,— св. Иоанна Предтечи.
Шел и шел народ помолиться; везли болящих на исцеление. Облачат хворого в Нилову власяницу, при молитве дадут испить воды из чудотворного колодца. Несчетны кто нашел исцеление, потому что крепче веры силы не сыщется.
...Разительную перемену нашел в скиту инок Никон. Он пришел на Сору в 1836/37 годах, когда на Руси уже получили распространение «созерцательные идеи» прп. Нила, когда нашли широкий отклик слова молдавского игумена Паисия Величковского (1722—1794), который советовал изучать творения «ближайшего к нам Богоносного Отца нашего, Российского светила, Нила Сорского». В Сергиевой пустыни близ Петербурга настоятель обители Игнатий (Брянчанинов) (1807—1867), наследуя сорскому старцу, писал свои труды о «духовном видении» и «совещании души с телом». Тем удручающей должна была показаться иноку Никону картина, представшая ему на Соре.
Покосившиеся кельи. А братия — восемь человек, ссыльные из Кириллова нерадивые монахи. Весь братский обиход — самовар, кастрюля, котел для бани. Церковь св. Ефрема Сирина исчезла, трапезная и келарня ютятся в старой избе. Убого выглядели церкви Сретения и Иоанна Предтечи с потемневшими от сыри стенами. Внутри — бедность.
Любовь к Богу, трепетное чувство к великому предшественнику способны творить чудеса. Очень скоро собрались братия-подвижники. На месте деревянных церквей воздвигли каменный трехпрестольный собор во имя Тихвинской Божией Матери. Церковь Иоанна Предтечи перенесли в скит, к келье преподобного. Здесь ее освятили 15 ноября 1852 года. То был день второго рождения скита. На той болотистой низине, куда Нил с братией носили землю под свою церковку Сретения, вокруг собора Тихвинской Божией Матери создалась новая обитель — Нилова пустынь, огороженная каменной стеной с кельями.
...Даже когда знаешь, что предстоит увидеть: все порушено, а чудес не жди,— радостное чувство овладевает при первых признаках монастыря — скошенный луг с обмокшим стогом, обтесанное бревно прислонено к дереву. За поворотом сейчас блеснут купола, с высокой колокольни в положенный час ударят в колокол, и к церкви из келий пойдут иноки. Запахнет ладаном. Тихое, умиротворяющее пение выйдет за ограду, разольется покоем над речкою, над лесом, и всколыхнет в сердце лучшие, потаенные способности его.
И вот за поворотом забелели стены монастыря с деревянными башенками по углам. Мосток через Сору. А дальше приходится только вздохнуть, сколь счастливее был инок Никон. Он застал обветшание, не разорение.
Речка теперь больше походит на ручей,— заросла, обмелела и сузилась. Трудно представить, что она когда-то давала большие уловы, вертела мельничные жернова. На стене надвратной церкви еще угадываются на помутненном синем фоне образ Спасителя, сидящего на престоле, и по краям две фигуры — по правую сторону прп. Нила Сорского, по левую — свт. Николая Чудотворца.
Мощеная дорожка ведет к Тихвинскому собору. У него — ни куполов, ни одного из трех притворов. Под юго-восточным углом основания, возможно, еще покоятся останки Великого Старца.
Внутри — столовая для жительствующих здесь душевных больных. В пристенных кельях — их «квартиры», на крылечках сохнет белье. Больные бродят по двору одинокие, заброшенные, радуясь новому человеку. Хромые, со скрюченными пальцами, с блуждающими на лицах улыбками, спешат расспросить, услышать человеческое слово. Где-то далеко, за их спинами, за западной стеной монастыря, на месте теперь нераспознаваемом, скиток рясофорного монаха Ивана Шапошникова, в сходном недуге обретшего в обители и утешение, и дар живописца.
Тяжело наваливается угнетенность. Дождь усилился. Больные разошлись. Вне монастыря, снова перейдя речушку, но чуть выше, попадаешь на деревенскую улочку. Короткая, саженей на полтораста, она выводит к кладбищу. Это и есть место подвижничества величайшего из учителей Русской Церкви.
Кладбище — позднее, но оно запущено, могилы не ухожены. Ни признака от скита. На глаз не угадать, ни где был колодец, ни где пруд, ископанные преподобным. За сто саженей от него на юго-восток должен быть другой скит — схимонаха Нила. Но там лишь однообразие поросшего кустарником леса.
Только людской памяти не разрушишь. Жители этой и окрестных деревень в семьдесят-восемьдесят лет, когда стираются облики и самых близких людей, как самое теплое воспоминание хранят образ о. Иллариона — последнего игумена пустыни, маленького, пухлого, с кроткими добрыми глазами. Они не забыли, как собирали грибы в монастырском лесу, звук колокола, в который велел звонить о. Илларион, чтобы дети не заблудились. Им кажется, что ничего в жизни они не пробовали более вкусного, чем монастырские щи, и когда говорят об обители, в их уставших, окруженных морщинами глазах, засвечивается утешный огонек: «Кабы наново...».
Обратные версты короче. Небо все еще пасмурно, но в самой вышине его пробилась полоска лазури. Ее робкий свет смягчает суровый вид леса и рождает в сердце удивительно ясное, точно осязаемое, сочувствие к этим святым местам, высоким созерцаниям, и благодарность, «что они могли принадлежать моим соотечественникам». И хочется дальше повторить за петербургским профессором П. С. Шевыревым, совершившим сюда путешествие в прошлом веке: «Желаю искренно, чтобы скит преподобного Нила Сорского возобновился и устроился, чтобы братия осталась верна его преданию и духу его правил и чтобы голос мой возбудил сочувствие в тех, кто печется о восстановлении нашей древней святыни».
1 Прп. Нил Сорский родился в 1433 г. в Москве, имя в миру «неведомо, но прозванием Майков». Пострижение принял ок. 1453 г. На Афон ушел приблизительно в 1475 г. Вернулся «в лета митрополита Геронтия» (1473— 1489). Можно полагать, что во Святой горе подвязался десять лет, а на Сору удалился в 1486 г.