ПРОПОВЕДЬ

Свящ. Анатолий Жураковский

Благодарим Господа

В жизни каждого человека бывают такие мгновения, когда внезапно воскресает в памяти вся жизнь. В один миг проносятся в сознании долгие прожитые годы, годы печалей и радостей, годы трудовой борьбы, мгновения восхождений и падений, восторгов и отчаяния — все воплощается тогда в душе в едином мгновении, в одной точке времени.

В эти минуты со дна души встает, вырастает самое затаенное, самое сокровенное, что-то такое, чего сам человек в себе не знал и не видел. И даже в каком-то страшном предчувствии самое будущее поднимает тогда свою завесу, и человек как будто видит свои грядущие судьбы, прозревает то, что ожидает его там, впереди.

Трудно, невозможно рассказать другому об этих минутах. Нужно было бы говорить многие часы, многие дни, рисовать перед сознанием другого целые вереницы событий, воспоминаний, и все-таки самое главное, самое важное осталось бы и нерассказанным, и непонятным.

Такими минутами, когда время как будто бы свивается, сосредотачивается в одной точке, являются мгновения, когда совершается Божественное Таинство, когда возглашается в храме Евхаристический канон, когда священник читает перед престолом молитву святого возношения, так наз. анафору.

Ведь все так называемые молитвы Евхаристического канона со всеми их возглашениями и с ответами ликов на эти возглашения составляют одну молитву, и эта молитва есть самое великое, самое таинственное в христианском богослужении. Это живое сосредоточие, сердце сердец христианской жизни.

В миг, когда возглашается анафора, проходит перед сознанием верующих, раскрывается перед благоговейными взорами «желающих проникнуть» к таинству ангелов целая жизнь. Но это не маленькая жизнь одного маленького человека, это жизнь всей вселенной, всего космоса от первого мгновения, когда прозвучало творческое «да будет» и до последнего страшного дня, когда «времени уже не будет», и откроется бездна вечности от светоносных ангельских сфер и до последнего атома, до последней пылинки, затерянной в бесконечных просторах мироздания. Все собирается здесь, все смыкается в этой молитве, в этих таинственных и тайносовершительных глаголах.

В церковной сокровищнице, в церковном богослужении немало таких моментов, в которых церковь обращается к Богу от лица одинокой, верующей души. Вслушайтесь в молитвы и песнопения постной триоды или октиоха, и там, и здесь часто говорит церковь в первом лице... Я, меня, мои прегрешения, моя жизнь, моя нужда. Как будто кто-то подслушал и воплотил в эти неумирающие слова самую затаенную боль, самую несказанную надежду одинокого человеческого сердца, в его сокровенных неведомых ни для какого постороннего взора, глубинах.

Не то в божественной литургии. Здесь молится церковь не от лица отдельной верующей души, но от лица всей Церкви. Здесь нет этих «я», «мое», «моя», здесь постоянно звучит — мы, наше.— Потому Литургия и называется литургией, т. е. общим делом, что здесь в ея главном тайносовершительном моменте, маленькое человеческое сердце переростает, разбивает узкие грани своей самозаключенности и сливается воедино с бесконечным сердцем вселенной, бьется с ним единым биением. И когда священник произносит святые слова, то в его слабом и немощном голосе сливаются воедино голоса бесчисленных ангельских ликов, голоса всего возрожденного человечества, голоса всей спасенной твари, всего, что потонуло в прошедших тысячелетиях, и что еще должно открыться в далях грядущего.

Каково же внутреннее содержание, внутреннее настроение этих великих мгновений, открывающихся в каноне святой Евхаристии?

Ведь наши переживания так различны, так непохожи друг на друга. Минуты скорби сменяются минутами утешения, восторг переходит в отчаяние, грусть, уныние, покаяние, радость,— все это проносится в нашей душе, окрашивает своим цветом наш опыт.

Каковы же по своему внутреннему содержанию, по своему настроению эти мгновения, величайшие мгновения литургии, мгновения анафоры, Евхаристического канона. Если нужно выразить их содержание совсем кратко, одним, двумя словами, то эти два слова будут — благодарение и славословие. Печаль, просьба, скорбь, раскаяние, все то, что живет и трепещет в нашей душе, что так часто поет и звучит в церковных молитвах и песнопениях, все умолкает здесь и остается только один восторг, одна хвала Творцу миров, одно умиление души, глянувшей в вечность.

И когда возникает вопрос о том, печально или радостно христианство, пессимистично оно или оптимистично, благословляет оно или проклинает жизнь, достаточно вспомнить об анафоре, этой величайшей молитве христианства, воплотившей в себе самую его душу.

Она, эта молитва, сплошной гимн, славословие, хвала, благословление.

В разных литургических чинах, дошедших до нас, анафоры различны во многом, слова Евхаристического канона далеко не тождественны, но всюду и всегда благодарение занимает первое место, проникает собою каждое слово молитвы, все пронизывает собою. И исследователи канона соглашаются в том, что благодарение, хвала и славословие составляют его существенную первоначальную часть.

Да ведь и само священнодействие называется не иначе как-нибудь, а именно Евхаристией, что значит благодарение.

К каждому важному моменту литургии Церковь особенным образом подготовляет молящихся словами диакона или просвитера. Так, перед «входом», важнейшим священнодействием вечери, диакон возглашает «премудрость, прости», т. е.— вот открывается премудрость, будем стоять прямо. Перед чтением апостола тоже возглашения и еще чтение прокимена. Чтение Евангелия предваряется торжественным аллилуарием и особой молитвой...

К Евхаристическому канону, к величайшему моменту богослужения церковь подготовляет верующих особыми благословениями, особыми призывами.

Диакон возглашает — станем добре, станем со страхом святое возношение в мире приносити, т. е. будем стоять хорошо, стоять со страхом (а не с ужасом, от которого замирает душа, а именно со страхом или опасением, как бы что не помешало достойному участию в тайне Божией), чтобы в мире приносить святое возношение».

Верующие отвечают на этот призыв готовностью приносить «милость мира, жертву хвалы». Чтобы понять смысл этих слов, надо знать, что в древнейших литургических чинах, например в литургии ап. Иакова здесь вместо слов — милость мира, стоит елей мира. Можно думать, что «милость мира» — это позднейшая неточность, первоначально же стояло именно — елей мира. Ведь елей был именно одним из тех веществ, которые верующие приносили к алтарю, как дар, в то же время он был символом мира. Значит, верующие своими словами исповеды-вали готовность приносить Господу дар мира и дар жертву хвалы. Ведь и апостол заповедует верующим приносить Богу жертву хвалы, т. е. плод уст. прославляющих имя Его (Евр. XIII, 15).

Священник обращается к молящимся вместо обычного — мир всем,— с молитвенным апостольским призывом Благодать Господа нашего Иисуса Христа и любы Бога и Отца и. причастия св. Духа буди со всеми нами.— И склонив голову принимает от верующих ответный дар их любви — и со духом твоим.

И снова призывает священник — к горе имеем сердца,— т. е. будем иметь сердце к небу, горе. И верующие исповедуют свою готовность — имамы ко Господу — т. е. имеем ко Господу. Это великое обещание, великий обет, это исповедание своей отрешенности от земного и совершившегося уже в сердце восхождения в горния. Как нужно нам в этот момент опасаться того, чтобы не сказать неправды перед Лицом Божиим, не оказаться лживыми перед самым святым возношением. А так именно и будет, если сердце наше вопреки нашим словам будет не в горних, а в дольних. «Что творишь, о брат мой,— говорил некогда св. Ефрем Сирин.— Не обещался ли, верно горе иметь сердце и не страшишься ли в час сей обретаться лживым».

И, наконец, последний призыв священника — благодарим Господа — будем благодарить Господа. Вот что нам предлежит совершать — благодарить. Благодарение — вот наше служение, вот наша жертва.

Благодарение... Славословие... Хвала... радость, восторг.

Но ведь они бывают различны, не похожи друг на друга.

Тихим, ясным, летним утром выходим мы в сад. И в прозрачной тишине, в свежести покрытой росою зелени, в аромате струящихся благоуханий, в трепете первых солнечных лучей, растворяется, тает, исчезает куда-то, бесследно и безвозвратно, всякая грусть, всякая печаль, мы забываем о всем скорбном, и зло кажется нам призрачным и несуществующим.

На душе только восторг, только радость, только хвала.

Это славословие, это благодарение.

Но есть другое благодарение, другое славословие.

Где-нибудь на дне смрадной темницы, где не умолкает человеческий ропот и не иссякает человеческое страдание, или на поле сражения, или в больнице, среди отчаяния и стонов, там нельзя забыть о скорби, нельзя отрешиться памятью от зла,— они властно напоминают о себе, обстоят кругом темными призраками.

Однако и там, среди печали, ужасов и злобы бывают минуты, когда в той или иной душе нежданно вырывается наперекор хулениям и проклятиям гимн хвалы и благодарения...

Не похожи друг на друга хваления и славословия человеческие.

Еще не знающий всей тяготы, всего мрака жизни юноша слагает свое благословение жизни, свой гимн радости и слова этого гимна полны наивным неведением, пламенной уверенностью в силу добра и красоты, в незыблемость и прочность того, что называется счастьем и довольством.

Но вот наш великий писатель, переживший мгновения, когда он стоял на эшафоте лицом к лицу со смертью, обреченный потом на годы каторги, заглянувший в самую бездну человеческого страдания и человеческого преступления, принес оттуда, из этих страшных недр, слова благословения жизни и Богу, пропел свою «осанну», но в этой «осанне» прозвучало и звучит для мира не наивность неведения, а торжество победы и преодоления.

Великий святитель, оставивший Церкви и миру непревзойденный пример любви к Единому Чистому и Непорочному, переживший всю полноту возможного для человека несчастья и телесные болезни и скорби, и изгнания, и одиночество, ненависть врагов, малодушие и измену друзей, крушение любимого дела, видевший мерзость запустения, воцарившуюся на святом месте, как свой последний дар миру и Богу, оставил свои произнесенные в минуты смерти слова, величайшие из всех сказанных им — Слава Богу за все.

Именно таков и гимн христианства, таковы его хвалы и его славословие.

Христианству чуждо наивное неведение, легкомысленная недооценка зла и его силы. Вопреки многим другим религиозным системам, считающим зло за что-то случайное, поверхностное, за какой-то внешний количественный недостаток добра, христианство усматривает во зле какую-то реальную силу, яд отравляющий собою глубины бытия, подтачивающий древо жизни у самого его корня. Христианство учит о реальном существовании диавола с его легионами, оно открывает тайну первородного греха, оно говорит, что «мир во зле лежит» и что «все, что в мире — похоть плоти, похоть очей, гордость житейская».

И все же, несмотря на все это христианство — религия радости, света, несущая в себе благословение жизни. Она открывает миру глубину зла и страдания, но она вместе с тем указывает путь к преодолению их. Оно утверждает, что зло побеждено, что смерть попрана смертью, оно — религия искупления и воскресения.

В его лучах сияет миру Лик Начальника Жизни, Спасителя, Воскресителя, Первенца из мертвых.

Евхаристический канон, анафора, это величайшая молитва христианства говорит о преодоленном зле и торжествует над ним победу. В мгновение, когда совершается таинство, мы как будто бы заглядываем в самую глубину мировой катастрофы, как будто бы созерцаем неизбежную гибель мира, но нежданно в чуде божественной любви, в таинстве голгофской жертвы, мрак становится светом, и вместо гибели открывается спасение.

Так из горнила тысячелетних страданий человечества, заглушая стоны и ропот веков, несется к престолу Божию все покрывающее и все заглушающее «осанн а».

«Достойно и праведно Тя пети, Тя благословити, Тя хвалити, Тя благодарити...»

«Благодарим Тя... о всех их же вемы и их же не вемы, явленных и неявленных благодеяниях, бывших на нас...»

«Твоя от Твоих, Тебе приносяще о всех и за вся...»

«Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим...»

Понять смысл Литургического канона это и значит открыть, продумать начертанный в нем путь от бездны мировой гибели через Голгофу и крест к Воскресению и обожествлению спасенного человека и твари.

Но прежде чем продумать и совершить мысленно этот путь, надо понять и усвоить твердо: — это путь торжества и победы, анафора, это гимн хвалы и благодарения.

Патмоский тайнозритель рассказывает в своем откровении о пронесшихся перед ним видениях, и как страшны порою эти видения. Перед ним открываются грозящие миру ужасы, тайны семи печатей, семи труб, семи чаш, из которых каждая заключает в себе целое скопище язв и страданий. Он видит зверя, выходящего из бездны, и его лжепророков, город Вавилон — великую блудницу — матерь всех земных мерзостей, видит дракона, пытающегося победить жену, облеченную в солнце.

Но высоко над ужасом этих скорбей, язв и страданий открывается иное видение там, в горних высотах. Видит он Сидящего на престоле, Держащего в деснице книгу, запечатанную семью печатями, окруженного двадцатью четырьмя старцами и четырьмя таинственными животными с ликами льва, тельца, человека и орла виденными еще Иезекиилем при Ховаре.

«Я взглянул и вот посреди престола и четырех животных и посреди старцев стоял Агнец, как бы закланный... И Он пришел и взял книгу из десницы Сидящего на престоле и когда он взял книгу, четыре животных и двадцать четыре старца перед Агнцем, имея каждый гусли и золотые чаши, полные фимиама, которые суть — молитва святых. И поют новую песнь говоря, достоин Ты взять книгу и снять с нея печати, ибо Ты был заклан и Кровию Своею искупил нас Богу из всякого колена и языка, и народа, и племени, и сделал нас царями и священниками Богу нашему; и мы будем царствовать на земле. И я видел и слышал голос многих ангелов вокруг престола и животных и старцев и число их было тьмы тем и тысячи тысяч, которые говорили громким голосом: достоин Агнец закланный принять силу и богатство и премудрость, и крепость, и честь, и славу, и благословение. И всякое создание, находящееся на небе и на земле, и под землею и на море, и все, что в них, слышал я, говорило: Сидящему на престоле и Агнцу благословение и честь, и держава во веки веков. И четыре животных говорили: аминь. И двадцать четыре старца пали и поклонились Живущему во веки веков» (Откр. V, 6—14).

Исследователи говорят справедливо о каком-то таинственном соответствии апокалиптических видей и литургического чуда.

Престол... Сидящий на нем Тот, к Кому возносятся молитвы... Агнец, как бы закланный... Окружающие престол старцы и ангельские сонмы... Здесь как будто открывается перед нами какая-то небесная Евхаристия, воплощающая в себе таинственный смысл мировой истории. Таково, по-видимому, значение этого возносящегося над мировым хаосом видения.

Не живем ли мы теперь в мире каких-то страшных апокалипсических призраков. Они обступают нас отовсюду, принимают гигантские размеры, заставляют трепетать испуганные сердца.

Но превыше всех этих ужасов там, где совершается литургия, в час Евхаристического чуда, там иное видение.

Престол... Сидящий на нем Тот, к Кому направляется Агнец, как бы закланный... Старцы и ангельские сонмы окрест престола...

Там торжество вечной правды, там волны несказанного света...

И заглушая вопли несущихся от земли к небу хулений, проклятий, ропота и стонов звучат слова хвалы и славословия «достойно и праведно Тя пети, Тя благословити, Тя благодарити».

И земной гимн сливается с гимном небесным «Сидящему на престоле и Агнцу благословение и честь, и слава, и держава во веки веков».

И земному «Аминь» вторят голоса тьмы тем и тысячи тысяч ангелов, голоса всей твари и всякого создания...

Другие статьи автора:

← Предыдущая статья   |   Выпуск 4 (05.11.1991 г.) . Содержание   |   Следующая статья →
← Предыдущая статья в этой рубрике   |   Следующая статья в этой рубрике →