ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРАНИЦА
В. Никифоров-Волгин
Оскудение
Лесное безмолвие и снежный покой.
С матерых сосен падает снег. По синим сугробам ступает вечер. Глубина леса гудит, как дальнее море. Между соснами желтый огонек лесной избушки. По неслышной заметенной дороге трусит к монастырю Преблагой Царицы старая костлявая лошадь. Правит ею горбатая, в заплатанном тулупе и в черном платке монахиня Макария.
Дорога до монастыря дальняя и, чтобы скоротать время, Макария поет монастырские стихи и занимает меня разговорами:
— В давние это было времена,— говорит она с придыханием,— при царе Алексии Тишайшем... Кроме леса, озер да неба ничего не было на месте нашего монастыря. И вот, приключилось дивное чудо!.. Пасет пастушок-отрок стадо и зрит: на Святой горе, где теперь обитель наша воздвижена, стоит Некая Жена, вся молниями осиянная и в солнце приукрашенная...
Стоит Светоносная и благословляет Святую нашу гору... Вострепетал отрок. Людей кликнул. Поднялся на гору, и на том месте, где стояла молниями Осиянная, обрели образ Преблагой Царицы. На месте явления Пречистыя Богоматери монастырь построили красоты несказанной, и много скорбных, больных, Христова утешения чающих стали притекать к образу и получать от него неоскудные и богатые милости.
Макария послушала шум сосен и вздохнула:
— А теперь оскудение... Тускнеют златые главы собора и рушатся монастырские стены... Недавно, во время полунощницы, упал с колокольни самый дорогой,— подарок царский — серебряный колокол...Не к добру...
Лицо монахини принимает робкое выражение, и она зашептала молитву Иисусову: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных».
Опять повернула ко мне лицо свое:
А одна из наших веру потеряла. Сестра Мария. Слюбилась с парнем и ушла из обители. Как пришла нужда, то много сестер променяло рясу черную на мирское одеяние и оставили обитель. А другая из наших сестер, монахиня Олимпиада, в затвор ушла и обет молчальничества на себя наложила... Горе с ней недавно приключилось!..— пригорюнилась она.— Подвига ли великого жаждала душа ее, или в разуме помутилась Олимпиадушка, но только недавно выбежала она из келий на мороз, босая, и закричала:
Пойдемте, сестры мои, в Кремль, душу за Христа отдать! Венцы мученические принять!..
В соснах засвистел ветер. В лесной чащобе трепыхала крыльями одинокая птица. Из леса выехали в поле. Кружились снежные вьюнки, и звенела поземка. Надвигалась вьюга. Чувствуя дыхание ее, старый конь побежал бойчее.
У дороги, под крылатой сосной, деревянный осьмиконечный крест, обвитый вьюжным дымом.
— Вот и Пригвожденная Богоматерь,— указывает Макария на крест,— скоро в монастырь!
Спрашиваю монахиню:
— Почему крест называется Пригвожденной Богоматерью?
Макария останавливает лошадь и предлагает подойти к нему поближе. На кресте, под навесом, икона Суздальской Божьей Матери — заступницы ржаных полей. Я вгляделся в образ. Чья-то кощунственная рука вбила в глаза Богоматери гвозди!
Монахиня крестилась и строго шептала:
— Спаси и помилуй, его... помраченного, озлобленного, Тебя пригвоздившую!..
Придорожный крест, обвитый вьюгой, завечеревшее поле, старый поникший конь и горбатая монахиня, творящая молитву за темную душу дорожного бродяги, навевали думы о Ней... России монашеской, в молитве сгорающей, и России разбойной, вбивающей гвозди в глаза Пресвятой Девы.
Долго ехали молча.
Поднялись на пригорок и увидели кресты Преблагой Царицы.
Застуженный конь обрадованно тряхнул гривой и бойко побежал к монастырским стенам.
— Рядом с монастырем деревня,— говорила монахиня — и народ в ней, особливо молодежь, ужасно озорной. Много от них скорбей всяких. Летом яблоки в саду воруют, игуменье стекла в окнах выбивают, в церкви бражничают... Есть у нас святой источник... Вода в нем целебная... Так не поверите ли — озорники-то в святую воду... Господи! На церковных стенах
грязные слова пишут, и камнями целятся в кресты собора. Страшно, родной, жить стало!
И вдруг, бодрым, звенящим голосом она воскликнула, светло улыбаясь:
— Недавно у нас свершилось великое чудо! В старой часовне обновился образ Господа Вседержителя! Был совсем как уголь, а теперь озарился неизреченным светом!
Мы подъехали к монастырю.
Поздно ночью я вышел на улицу.
Кружилась поземка, и белый вьюжный дым проносился над монастырскими стенами. В окнах келий погасли огни, только кой-где лампадные искорки.
До меня донеслась, вдруг, колеблемая вьюгой, чья-то озябшая молитва к Преблагой Царице:
— Зриши мою беду..., зриши мою скорбь...
Я подошел ближе.
У монастырских врат стояла в тулупе вратарница и по древнему обычаю охраняла опочивший монастырь.
А вокруг тишина, вьюжный дым и неведомый зернистый шелест. Не то шуршала стеклянная поземка, не то осыпались монастырские стены.