ПРАВОСЛАВИЕ И СУДЬБА РОССИИ
Св. прав. о. Иоанн Кронштадтский и Россия
Российская агиография со всей определенностью указывает на связь между Русской землей и Небом... Поднимая взор в русское умно-духовное небо, нельзя не поражаться красотой, как отдельных звезд, так и целых созвездий, ярко блистающих в нем. Звезды эти — суть святые, в земле Российской просиявшие. Божиими искорками вспыхивали эти звезды, чтобы, освещая духовный мир человека, указывать и правильное историческое направление России, когда оно порою терялось во мгле того или иного исторического безвременья, напоминая народу и вождям его, что с Богом сочеталась Русь в святом Крещении своем и должна блюсти этот Великий Союз до конца мира.
Ближайшей к нам на Русском небе вспыхнула звезда чудотворца всероссийского, великого батюшки, отца Иоанна Кронштадтского — доброго наставника, целителя всех недугов и великого провидца, предрекшего грозную кару России, если россияне, разрушающие святое Владимирове дело и расторгающие легкомысленно Завет с Богом, не раскаются и не вернутся на исторический путь Святой Руси, не восстановят этого Союза.
И если праведный отец Иоанн, живя на земле, проявлял такую заботу о судьбах России, был ярким светильником ее и целителем недугов душевных и телесных всех в нему притекавших, то по отшествии своем в горнии селения, предстоя Престолу Царя всех царствующих, в руках которого судьбы всех царей и царств, забыл ли он свою Россию? И забыла ли его нынешняя Россия?
Ответом на этот вопрос явились события происшедшие в 1919 году.
Летом этого года в Орловском крае, изобиловавшем непроходимыми лесами появились летучие контрреволюционные отряды под предводительством Силаева, бывшего матроса с крейсера «Алмаз». Матроса этого еще вчера называли «красой и гордостью революции», он работал в так называемой «чрезвычайке» и пользовался безграничным доверием большевиков. Но вдруг, по непонятным для окружающих причинам, он словно перерождается и из «активного борца революции» становится ее непримиримым врагом. Весь свой революционный опыт и боевую выучку он направляет на борьбу с большевиками.
В отрядах Силаева насчитывалось до двадцати тысяч бойцов. Хорошо обученные, неуловимые, они наводили страх на местные органы советской власти.
Власть отреагировала мгновенно — грозными приказами о поимке этого подлого «врага народа». Вдоль Риго-Орловской железной дороги и в окрестных селениях развешивались воззвания, в которых советское правительство обещало выплатить за голову Силаева миллион рублей керенками или 100 тысяч золотом. Но все эти старания успеха не имели.
В своих прокламациях вчерашний чекист Силаев простым, доходчивым до народного сознания языком объяснял природу «революции» и ее тайный смысл. Он призывал покаяться, не попирать правды Божией и немедленно спасать Россию от страшного большевистского ига.
Вот что он сам рассказывает о своем обращении из ярого чекиста в самого ярого антикоммуниста.
«У нас, на крейсере „Алмаз", все почитай, были ярые революционеры. С головой засосала нас эта революция, как засасывает неопытного путника покрытая цветами болотная трясина. Ни Бога, ни Родины — ничего для нас не было святого кроме революции. И у всех у нас был нарисован во всю грудь сатана, татуировка такая была, которая никогда не смывалась. Сатана был для нас символом «свободы». Был и я такой. Да, видно, мать моя горячо молилась за меня Богу, и Господь спас меня через угодника Своего, праведного отца Иоанна Кронштадтского, которого я с тех пор помню день и ночь и перед всяким делом его на помощь себе призываю. А случилось все вот как.
Арестовал я раз одного мужчину лет тридцати. Почему-то он мне подозрительным показался. А вся подозрительность его была в том, как он усердно Богу молился. Думаю — значит, тут контрреволюция. Надо его забрать в ЧЕКа, да допросить «как следует». Зорко я стоял на страже революции. Просидел он у меня ночь. Ни в контрреволюции, ни в какой спекуляции, ни в саботаже никакой не сознается.
Наутро приходит ко мне в ЧЕКа старуха и, кланяясь в пояс, говорит: «Добрый человек, помоги мне ради Христа разыскать моего сына Ивана. Один он у меня кормилец. Пропадать мне без него старухе придется. Он у меня такой, что букашки не обидит, и всегда с молитвой, что бы ни делал. Так уж нас батюшка, отец Иоанн, научил. Проведала я, что ты все знаешь по городу, вот и пришла докучать тебе. Коли знаешь, сделай Божескую милость! Век буду за тебя Бога молить!»
Думаю я: «Очень мне нужен твой Бог да Христос». В это самое время как раз Ивана этого ко мне в кабинет привели, как водится, со следами побоев. Старуха как увидела его, как заголосит: «Родимый ты мой, что с тобой сделали! За что это так? В чем ты провинился?» А он, тоже всхлипывая, отвечает: «Значит так уж Богу угодно, на все Его святая воля, матушка. Молись за меня, вот и все».
От него старуха бултых прямо мне в ноги: «Отпусти его, сударик, ну что он кому худого сделал, сказываю, букашки не обидит». Тут я гаркнул на нее, притопнув ногой: «Убирайся вон, старая! Если мы будем каждого опускать, вы нам такую контрреволюцию разведете!» Она же, стоя на коленях, подняла кверху руки, да как вскрикнет, что есть мочи: «Батюшка, отец Иоанн! Ты нас поставил на ноги, ты теперь спаси мне и сына мово!» Я ей отвечаю: «Ори себе сколько хочешь, как же, услышит тебя твой отец Иоанн! Отправлю вот я твоего Ивана к Кузьке на допрос, тот пропишет ему отца Иоанна!»
Тут ее выволокли из моего кабинета, а я отправил ее сына к Кузьке Журьбе на допрос. Этот Кузька — тоже матрос с нашего корабля «Алмаз». Большой мастер по части допросов. Кровожаден, прямо страх. Был он великан-богатырь, как в старину бывали, и был главарем карательного «чрезвычайного» отряда, в котором служили только чужестранцы: латыши и всякая такая погань. Признаться, я и сам побаивался его. Очень уж он был предан делу революции и беспощаден. Матери родной не пожалеет.
Через день приходит ко мне этот самый Журьба, да и говорит, матерясь: «Что ты, словно какую-то важность, прислал ко мне этого дурака, Ивана Евстафьева, у которого кроме Бога да попа Иоанна Кронштадтского нет ничего в голове. Была охота тратить время на разговоры с ним. Я так думаю, что такие дураки нам еще сгодятся. В нашем строительстве нужно много рабочей силы. А он, таки-да, работник. Его Бог заставляет честно относиться к своему труду, а это нам теперь очень важно! В награду за его набожность выжгли мы ему маленький крестик на груди, пусть считает себя Христовым мучеником, да и выпроводили вон. Дал я ему бумагу за своей подписью, что был-де арестован по недоразумению.
Ничего я ему на это не сказал. Но подумал: что-то тут не так, неспроста все это. Какого отца Иоанна звала у меня в кабинете старуха? Не Иоанна ли нашего Кронштадтского? Мне, конечно, все равно, кого бы ни призывала — я должен помнить свое дело, однако как будто сердце перевернулось в груди. Не спроста это. Чтобы Кузька так просто человека отпустил, да еще дал такую бумажку! Ну, да живы будем — увидим.
|
Наутро прохожу я мимо Андреевского собора, в котором когда-то служил теперь уже, почитай, больше десяти лет, как покойник, отец Иоанн Кронштадтский, и вдруг вижу, стоит у самого входа в собор старенький священник и так пристально вглядывается в меня, что мне как-то не по себе, стало. Словно он узнает меня, или мои думы читает. Случилось это раз, случилось другой, третий... Думаю, что ему надо здесь? Чего маячит передо мной? Ареста захотел?
А он, как на зло, и обращается ко мне: «Зайди, человече, в дом Божий, не бегай сего святого места. Ведайте все вы, ищущие какой-то свободы — Истинную Свободу и Правду можно только здесь обрести. Свобода есть неотъемлемая черта только образа Божия. Она не нуждается ни в насилиях, ни в арестах!» Думаю — вот куда гнет поп! Хотел я подойти к нему, да вдруг раздумал: «Не стоит связываться со стариком-фанатиком, все равно их время приходит к концу».
Несколько раз я оглядывался, чтобы приметить, куда он пойдет, но так и не доглядел. Но вот что меня больше всего бесило: после каждой встречи с ним стал я находить у себя в кармане записки с молитвами, да не рукой писаны, а печатаны, и такая хорошая печать. Мерекаю, — опять дело мне! Надо разыскать, где же они печатаются, и ликвидировать это безобразие. И вдруг у меня птицей мимолетной пронеслась в голове мысль: Там ли мы ищем правду-то? Несет ли людям благо и истину коммунизм? Но я не сдаюсь, а только усерднее принимаюсь за искоренение всякой контрреволюции. Никакой пощады никому, кто осмелится осуждать наши революционные порядки. Буржуи, попы, офицеры... — всех под метелку.
Вскоре мне пришлось отправлять «к праотцам в рай» группу смертников в одиннадцать человек, три попа и восемь буржуев и разных чиновников, которые, по нашему подозрению, могли быть помехой новому строительству. Евангелие поповское было для нас что ни на есть самая злая контрреволюция. Загнал я, значит, их всех на платформу грузовика, а сам вожусь около машины, что-то она у меня закапризничала и не заводилась...
Вдруг, на тебе! Вижу — и этот поп, которого я несколько раз встречал у Андреевского собора, откуда ни возьмись, явился около машины. А я был зол, как все сто чертей, из-за неполадков в машине и решил всю свою злобу излить на него. Кричу: «И ты, мухортый поп, пришел сюда? Чего тебе здесь надо? Хочешь и сам с ними отправиться той же дорогой, так милости просим, шесть граммов свинца и для тебя найдется!»
А он тихо так отвечает мне: «Да я вот пришел напутствовать моих братьев во Христе. Что тебе отвечу на твои слова? Не прочь бы и я поехать с ними, только думаю, — твоя машина не довезет нас до того места, куда ты хочешь...»
Я в ярости, как перышко швырнул его на платформу грузовика, и с любопытством смотрю, как он встретится со смертниками. Осенив крестом всех находящихся в грузовике, он направляется к трем священникам, читавшим себе отходные молитвы, и приветствует их словами: «Мир вам, возлюбленные братья о Господе! Блаженны непорочные, в путь ходящие в законе Господнем».
«Мир и тебе, отче! Откуда, как и почему ты попал сюда? Нас ведь на смерть влекут. Мы отходную себе читаем». Он опять всех перекрестил и говорит: «Господь управляет всеми путями человеческими. Без Его воли и волос с головы вашей не упадет».
Удивляется таким словам, слушает да посмеивается мой сотрудник по ЧЕКа Вася, тоже матрос с нашего корабля, которому захотелось поупражняться в стрельбе по смертникам.
Наконец, загудела и тронулась машина. А поп перекрестился и, оборотившись ко всем смертникам, говорит: «Печальни есте! Дерзайте! Уповайте на Господа! Печаль ваша в радость будет! Только потом все отслужите благодарственный молебен у Спаса-на-Крови Спасителю, Матери Божией и преподобному Иоанну Рыльскому. Да не забудьте, как подобает, причаститься Святых Таин. А то многие из вас давно уже не принимали этой животворящей Святыни».
«Товарищ Силаев, не заткнуть ли попу глотку штыком? Что он тут свою поповщину разводит», — кричит мне Вася.
Говорю: «Оставь его, пускай на последки поупражняется в красноречии».
Все как-то с удивлением поглядели на священника: что, мол, он говорит, когда нас на расстрел везут. Должно быть сам от переживаний потерял рассудок. А он и отвечает им на эту мысль: «Не думайте, что я потерял рассудок, я вижу десницу Божию и дивлюсь силе ея».
Громыхая, быстро идет машина.
Выкатили за город. Верст восемь оставалось до леса, за которым овраг — место трупной свалки. А священник все время читает молитву «Живый в помощи...». Закончит и снова начинает. Потом, вдруг, подняв руки к небу, громко, как бы воскрикнул: «Боже, в помощь мою вонми, Господи, помощи ми потщися!..» В этот момент, чувствуя я, — перед машины как-то осел и она пошла тяжелее. Вижу, соскочили обе передние шины. Так и распластались по земле. Вот тебе и раз! Зубами заскрежетал я от злости. Все одно, думаю, поеду без них, авось не завязну. А у самого мороз по коже, словно мне на голую спину льда наложили. Но я продолжаю гнать машину, хоть и чувствую, что в душе у меня какие-то две силы борются. Вдруг соскакивают обе задние шины и глохнет магнито. Ну колеса-то еще так-сяк, а вот без магнито уж никак не поедешь. Поковырялся, поковырялся я в нем, ничего не мог сделать, магниты начисто размагнитились. Рассуждаю я сам с собой: «Размагнитились магниты, немыслимая вещь! Что бы это значило? Вот тебе и предсказание поповское, что машина не довезет нас... Что же теперь делать?» Кричу громко: «Слезайте все!» Слезли. Сбились в кучу около священников. А меня всего начинает трясти, как в лихорадке, не могу понять, что делается со мной. Глянул я на этого попа и почудилось мне, вдруг, что свет у него из головы выходит. Думаю, может я с ума схожу? Слышу страшный голос: «Ты изменник, не исполнил своей революционной задачи! Смерть тебе!» Набрался я смелости, подходу к этому священнику и говорю: «Ну, батя, предсказание твое сбылось, моя машина как есть не довезла тебя. Теперь говори, что мы должны делать? Чем все это наше сегодняшнее приключение кончится?» А он отвечает мне: «Кончится тем, чем должно быть кончиться — избавлением людей от напрасной смерти и спасением грешника».
Смотрю я на него, хочу понять, что значит его слова, и вижу, — глаза его мечут светлые лучи, которые пронизывают меня насквозь, так что мне как-то и страшно и хорошо стало, и я прикрыл глаза. Он же говорит мне: «Свет узрел? Не бойся, человече. Свет Христов просвещает всех! Вот и я принес тебе Света Христова».
В это время мысли так и бушевали в моей голове. Он словно прочел их все и начал отвечать на них.
«Ты теперь в недоумении, что тебе делать? Как поступить? Страх объял тебя! Сказано в Писании: «Тамо убояшася страх идеже не бе страх». И здесь нет никакого страха. Твой приятель Вася не будет видеть и не будет говорить недели три. Когда этот срок исполнится, ты отведешь его в одну «лечебницу», которая вернет ему и речь и зрение. О ней ты узнаешь после. А тот Кузьма, о котором ты сейчас думаешь, тоже будет призван служить России — Дому Пресвятой Богородицы, искупит свой тяжкий грех отступничества и измены России и кончит жизнь мучеником за нее. На костях вот таких мучеников, помни, как на крепком фундаменте, будет воздвигнута Русь новая,— по старому образцу, крепкая своею верою в Христа Бога и в Святую Троицу. Будет она по завету св. Владимира — как единая Церковь. Перестали понимать русские люди, что такое Русь: она есть подножие Престола Господня. Русский человек должен понять это и благодарить Бога за то, что он русский.
А теперь бросайте вашу машину и, не задерживаясь долго здесь, с Богом все идите своею дорогой. А я пойду своей».
Благословив всех, он пошел от нас и отойдя на каких-нибудь двести шагов, вдруг исчез, стал невидим, как будто его и не было.
Тут один из группы смертников осмелел да и говорит: «Чудо чудное, диво дивное, да ведь это сам отец Иоанн был, понимаете? Сам отец Иоанн Кронштадтский являлся нам!»
«Сейчас мы вам покажем отца Иоанна Кронштадтского! — рявкнул молодой богатырь матрос Вася,— прошло время ваших Кронштадтских!»
«Не горячись, Вася, — спокойно говорю я.— Должно быть сегодня такая планида милосердная вышла. Ничего не попишешь».
Все смотрели в ту сторону, куда ушел священник, но на дороге никого не было. У меня, как говорится, ум за разум зашел. Стою, недоумеваю: «Что же теперь делать со всей этой компанией?» А Вася мне и отвечает: «Есть над чем задумываться! Прикончим всех тут, чего с ними валандаться! А завтра с утра пораньше пришлем каторжан, чтоб закопали эту падаль, и делу конец. Пускай идут к своему Кронштадтскому!»
Только Вася это проговорил, как у него помутилось в глазах и он мгновенно ослеп. Бедняга попытался объяснить, что с ним происходит, но не смог выговорить ни слова: язык перестал его слушаться. Зарыдал тут мой Вася в отчаянии и начал приставать ко мне, чтобы я пристрелил его на месте. Я говорю ему: «Подожди унывать! Конечно, слов нет, плохо быть слепому и немому, но вспомни, ты же сам слышал, как этот священник только что сказал, что ты не будешь видеть и говорить недели три — и это сбылось! Значит может сбыться и его обещание, что через три недели ты поправишься». Стараюсь я его урезонить, а у самого мурашки по спине бегают. Слышу, будто два голоса во мне явственно говорят: один упрекает за то, что я раскис и поддался на уговоры контрреволюционеров и изменников, а другой спокойно и тихо внушает мне: «внииди в разум спасения и спасешься сам и другие спасутся с тобою». И вдруг откуда-то у меня, кровожадины, явилась мысль, что людей этих со священниками убивать совсем не за что. И я, наперекор тому злому голосу, решил их отпустить. Были при мне бланки ЧЕКа в кармане, я всегда их с собою таскал, как верный страж революции. Всем я наскоро, за своей подписью, а она имела тогда большую силу, выписал пропуска, чтобы не могли их задержать в городе, когда будем расходиться по домам. До города мы тронулись вместе, Вася шел, держась за меня. Дорогою вся группа чудесно освобожденных смертников обращается ко мне: «Вы уж, служивый, завтра позвольте нам отслужить в церкви у Спаса-на-Крови благодарственный молебен, как сказал чудесно явившийся нам отец Иоанн Кронштадтский». Говорю: «Выполняйте все, что он вам заповедал. Никто никаких препятствий чинить не будет. Да я и сам думаю прийти на этот молебен».
|
Васю я решил не оставлять в Петрограде, а отправить на свою кронштадтскую квартиру, где всегда сам ночевал, намереваясь по возможности, все скрыть от своих революционных товарищей. Возня с Васей мне выдалась очень нелегкая. Он стал нервным и капризным. Да и во мне самом внутренняя борьба, о которой я говорил, все не улеглась. И особенно остро дала она себя почувствовать, когда я вошел в церковь, так и тянуло меня долой из храма. Но все-таки пересилил себя, выстоял всю службу. После службы все остались на исповедь, а мне что делать? Тоже идти на исповедь? Священник был ко мне внимательнее, чем ко всем другим. Не забуду его слов: «Храм Божий открывает двери в Царство Небесное, гряди, гряди, человече, небеса радуются всякому кающемуся грешнику. Поэтому сатана ныне так и ополчился на храм Божий, что он у него отнимает его стяжание».
«Ей, говорю, страшно стать стяжанием сатаны».
«Это тебе сейчас страшно, когда сатана еще при жизни твоей отнял у тебя мир душевный. А что будет по смерти, когда он станет твоим полновластным владыкой? Теперь сатана получил на земле полную свободу, потому что взялся от земли Удерживающий со всею семьею, но в их то невинной крови и захлебнется сатана. Каяться нам надо, плакать о бесчисленных грехах своих. Приснопамятный батюшка, отец Иоанн Кронштадтский, который явился вам вчера, как живой, еще живя на земле, звал к покаянию русский народ, видя надвигающуюся на нашу Русь грозу. И в нынешнем его явлении надо видеть особую милость Божию. Он не иначе, как исполнял веление Промысла о всех вас».
Но меня он исповедовать не стал, а отослал в один монастырь, где в маленькой церковке стоит гробница отца Иоанна, сказав, что мне надлежит исповедоваться там. Только, дескать, особенно не медли с этим. И я дня через три, помню, утром отправился туда. Встретил меня старенький священник, видимо, уже извещенный о моем приходе. Встретил он меня вопросом: «Что тебе, чадо, привело сюда?» Я рассказал ему все без утайки, кто я и что я. Ничего не утаил. Выслушал он меня внимательно и говорит: «Господь взыскал тебя Своею милостью через праведника Своего, отца Иоанна, для того, должно быть, чтобы сделать тебя орудием Своего Промысла в нынешних тяжких судьбах России. Не этот ли священник являлся вам?» — спросил он, показывая мне небольшой портрет отца Иоанна Кронштадтского. «Да, да, он самый, говорю. Только как же он мог ходить и говорить, как живой, когда он давно уже на том свете?» Тут он объяснил мне, что значит жить в Боге и умереть во Христе.
|
Но исповедовать меня сразу не стал, а налил в пузыречек из лампадки, что горит над гробницей отца Иоанна, масла и сказал, чтобы я им натирал грудь раза три в день, — утром, в полдень и вечером, а сам в это время читал молитву «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его...». Сатанинская татуировка должна сойти, и тогда, мол, уже приходи на исповедь и к причастию Святых Таин. И начал я натирать себе грудь, расписанную изображением сатаны. Натрешь бывало — сил нет терпеть, как огнем жжет, зубами скрежещешь от боли. Но я повинуясь и натираю, читая молитву, данную мне. «Тако да погибнут бесы от лица любящих Бога, знаменующихся крестным знамением и в веселии глаголющих: радуйся пречестный и животворящий Кресте Господен, прогоняй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшего, и поправшего силу дьявола и даровавшего нам тебе, Крест Свой честный, на прогнание всякого супостата...» Через три дня это богомерзкое место, где оно было, осталось как огнем выжжено. Это тоже чудо. Татуировка ведь не сходит.
Как только сошло с меня это изображение сатаны, я словно другим человеком стал, и ум как будто прояснился, и на сердце легче стало, и мягче, добрее стало оно. Значит, думаю, плохая дружба с сатаной, лучше ее не водить. И пошел я тогда ко гробу великого русского чудотворца, великого печальника за землю Русскую и радетеля о спасении человека, отца Иоанна Кронштадтского, на исповедь, чтобы, очистить свою совесть, в кои годы причаститься Святых Таин. А священник после исповеди сказал мне: «Когда причастишься этой Святыни, сам поймешь и почувствуешь, что значит: Тело Христово приимите, Источника бессмертного вкусите. Достойное причащение приносит полное перерождение человека». И вот я переродился... Понял, наконец, какое великое сокровище отняла у нас эта революция и почувствовал в себе призвание идти и обретать это сокровище...
А насчет Васи этот батюшка мне сказал, чтобы, когда исполнится срок, указанный отцом Иоанном, я привел бы его к нему.
Как во мне шло это перерождение? В первую же ночь после причастия видел я страшный сон. Вышел я на огромную поляну, которой конца-края нет. Сверху ярче солнечного, льется свет, на который нет мочи взглянуть. Но этот свет не доходит до земли, и она как будто вся окутана не то туманом, не то дымом. Вдруг в небесах раздалось пение, да такое стройное, умилительное: «Святый Боже, Святый крепкий, Святый безсмертный, помилуй нас!» Несколько раз повторилось оно. И вот вся поляна заполнилась людьми в каких-то особых одеяниях. Впереди всех был наш Государь-мученик, в царской порфире и в короне, держа в руках чашу, до краев наполненную кровью. Справа, рядом с ним — прекрасный отрок, Наследник Цесаревич, в мундирчике, тоже с чашей крови в руках. А позади них на коленях вся умученная царская семья в белых одеждах, и у всех в руках по чаше крови. Впереди Государя и Наследника, на коленях, воздев руки к небесному сиянию, стоит и горячо молится отец Иоанн Кронштадтский, обращаясь к Господу Богу, словно к существу живому, словно он видит Его, — моля за Россию, погрязшую в нечестии.
От этой молитвы меня в пот бросило.
«Владыко Всесвятый! Виждь кровь сию невинную, услыши стенания верных чад Твоих, иже не погубиша таланта Твоего, и сотвори по великому милосердию Твоему, ныне павшему, избранному народу Твоему! Не лиши его Твоего святого избранничества, но восстави ему разум спасения, похищенный у него по простоте его «мудрыми века сего», да, поднявшись из глубины падения и на крыльях духовных воспаряя в горнее, прославить во вселенной Имя Твое Пр'есвятое. Верные мученики молят Тя, принося Тебе в жертву кровь свою! Приими ее во очищение беззаконий вольных и невольных народа Твоего. Прости и помилуй!»
После этого Государь поднимает чашу с кровью и говорит: «Владыко, Царю царствующих и Господь господствующих! — приими кровь мою и моей семьи во очищение всех вольных и невольных прегрешений народа моего, Тобою мне вверенного, и возведи его из глубины падения нынешнего. Вем Правосудие Твое, но и безграничную милость Благоутробия Твоего! Вся прости и милостиво помилуй и спаси Россию!»
За ним, простирая вверх свою чашу, детским голосом заговорил чистый отрок-Царевич: «Боже, воззри на погибающий народ Твой и простри ему руку избавления! Боже Всемилостивый, приими и мою чистую кровь во спасение невинных детей, на земле нашей развращаемых и гибнущих, и слезы мои за них приими!..»
И зарыдал мальчик, расплескивая свою кровь из чаши на землю... И вдруг, все множество народа, опускаясь на колени и воздевая свои чаши к небу, в один голос начало молить:
«Боже! Судия Праведный, но и добрый, милующий Отец! Приими кровь нашу в омовение всех скверн, содеваемых на земле нашей, и в разуме, и в неразумии, ибо како может творить человек неразумная в разуме сущи! И по молитвам святых Твоих, в земле нашей, милостию Твоею просиявших, верни народу Твоему избранному, в сети сатанинские впадшему, разум спасения, да расторгнет он эти сети губительные, не отвратися от него до конца, и не лиши его Твоего избранничества, да возставь из глубины падения своего, во всей вселенной прославит великолепое Имя Твое и верно послужит Тебе до конца веков!» И вновь на небе, трогательнее прежнего, раздалось пение: «Святый Боже!..»
Чувствую, у меня по спине мурашки бегают, а проснуться не могу. И слышу напоследок — по всему небу пронеслось торжественное пение: «Словно бо прославися», неумолкаемо перекатывающееся от одного края неба до другого. Поляна в миг опустела и стала, как будто, совсем другой. Множество церквей вижу и такой прекрасный колокольный перезвон разливается! Душа возрадовалась. Подходит ко мне отец Иоанн Кронштадтский и говорит: «Божье Солнышко взошло над Россией снова! Смотри, как оно играет и радуется... Теперь великая Пасха на Руси. Там Христос Воскресе! Ныне все силы небесные радуются. И ты после раскаяния своего от девятого часа потрудился — приимешь мзду свою от Бога».
Проснулся я в великой радости, но и каким-то страхом одержимый, а на душе только пасхальная молитва была. И кто-то будто говорил мне: «Теперь удались от зла и сотвори благо!» И вот у меня созрело окончательное решение: как только Вася поправится и тоже выберется из этой смрадной ямы сатанинской, уходить в народ, чтобы поднимать его против коммунистов — за Россию. До самой смерти служить Богу и Родине! А сговориться с мужиком, ведь я сам из мужиков, мне будет не трудно. Взял я небольшой портретик батюшки, отца Иоанна Кронштадтского, зашил себе в куртку, чтобы у меня его никто не нашел, чтобы всегда он был со мною. Стал я понимать всю низость своего падения, но верилось, что с ним я поднимусь. Поможет он мне искупить мою прежнюю вину перед Богом и Родиной.
С нетерпением начал я отсчитывать дни, когда исполнится срок, назначенный Васе, чтобы он опять стал говорить и видеть, да и мне бы руки развязал. У Васи я бывал, как и должно было, каждый день. Много говорил с ним о Боге. Сначала он злился, скрежетал зубами, но потихоньку становился спокойнее, вдумчивее... Стал внимательнее слушать меня, и только иногда делал гримасы в знак того, что ничего не может ответить. И только раз, придя в исступление, схватил клочок бумаги и нацарапал карандашом: «Много бы я порассказал если бы говорить мог». Вижу, на лице у него появилась какая-то печаль. Думаю: «Дал бы Бог к лучшему». А видно, сильно переживал парень. Но вот, наконец, и три недели прошло. Сначала я сам пошел поговорить с тем священником, у которого исповедовался. Он назначил мне наутро привести моего друга в ту же церковь. Вася со мной согласился, и я стал наставлять его: «А ты ночью читай больше молитву „Господи, помилуй меня грешного!"» И на это он кивком дал согласие. За эти три недели он исхудал, изменился. Когда мы подходили уже к самой церкви, Вася вдруг точно спохватился и не хотел идти дальше. Тут я припугнул его, сказав: «Тогда ты останешься на всю жизнь слепой и немой». Он спокойно вошел со мной в церковь. Священник уже ждал нас. У самой гробницы отца Иоанна заставил он Васю наклонить голову, и, положив на нее книгу, долго читал одну молитву. Потом, сняв лампадку у гробницы и велев ему высунуть язык, три раза накрест помазал его маслом, тоже творя молитву, затем так же помазал оба глаза, говоря: «По молитвам праведного отца Иоанна исцеляет тебя Господь Бог, раб Божий Василий!» И у того сразу открылись глаза. Он с удивлением начал оглядываться кругом, и вдруг в недоумении спрашивает: «Что случилось со мной?» Это были его первые слова. Священник опять, положив ему на голову книгу, стал читать молитву. А потом говрит: «Открой грудь!» И когда Вася открыл грудь, я прямо испугался: так у него ярко выделялся на груди сатана, и злым презлым казался. Священник покачал головой. И, говоря: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа», три раза окропил грудь Святой Водой, стоявшей на гробнице. И вот тут меня взяло такое удивление и страх! Изображение сатаны сразу исчезло. Как потом рассказывал Вася, это было очень болезненно, словно кожу отдирали от тела. Поглядел мой Вася на очистившуюся грудь, оглянулся кругом, по-детски улыбаясь, потом склонился на плечо священника и разрыдался, как дитя малое. Наверно от радости, что к нему вернулось зрение и речь. Батюшка сразу исповедал его и причастил Святых Таин. Отпуская, он напутствовал нас: «Христос да будет с вами, и вы не отступайте от Него. Теперь идите тем путем, который укажет вам Христос через угодника Своего, праведного отца Иоанна, через которого он взыскал вас. Несите терпеливо, с покорностью бремя Его и мир будет в душах ваших! Идите с миром!»
Первое время от радости Вася не мог наговориться и много рассказал интересного. Кое что перескажу, как помню. Вижу, говорит, раз во сне громадный меч на небе, обращенный острием к земле, и голос слышу с неба: «Пошлю меч Мой на землю, и истребит он всех сынов беззакония!» Там, откуда шел он, слышались плач и стоны. Тот священник, который тогда явился нам, говорим мне: «Человечество, отвратившееся от Бога и от Христа Его, само себе кует меч для своего же наказания. Всегда надо помнить, что всякий грех, всякое преступление в самом себе несет и наказание. Христос всегда зовет нас к себе. Пойдем за Ним, и тогда на душе у нас и среди нас будет мир и благодать». И еще рассказывал Вася, что видел среди широкого поля одну прекрасную девушку с венком красивых, красивых цветов на голове и с Крестом в руке. Вдруг красный Змей с головой дьявола, обвил ее и старался выбить из рук ея Крест. И рои бесов кружились над ней... Только когда я увидел ее она была молодой, красавицей, а потом стала дряхлой, изможденной, но свой Крест все-таки держала в дрожащих руках... Вдруг, откуда ни возьмись, два воина-богатыря на конях-великанах, закованные в броню. Змей в злобе повернул на них свою голову, но один конь передними копытами ступил на него, а всадник пронзил его своим копьем, на конце которого был Крест. Змей растянулся мертвый, а освобожденная девушка быстро превратилась в ту же цветущую, сияющую красавицу, победно поднимая Крест над головой.
И тут явился, говорит, ко мне тот священик и объяснил: «Эта красивая жена с крестом — Мироносица Христова — наша Россия. Сатана в образе змея обвил ее и хотел вырвать Крест — символ спасения нашего. Сдавленная им, она дошла до последнего изнеможения, но креста не выпустила из рук, и вот явились два небесных воина, поразили этого змея и освободили ее. И она снова, как прекрасная Магдалина, последовала за своим Христом». «И еще было видение, — рассказывал он.— С высоты полетел я в какую-то пропасть. Лечу, лечу и дна ей нет, а внизу — темно, страшно. И какой-то дьявольский хохот доносится снизу: „Лети, лети к нам, мы ждем тебя!" Вдруг и сверху слышу кто-то кричит мне: „Поднимайся наверх!" А меня все тянет вниз, и я голоса подать не могу. Один, другой, третий раз, голос позвал меня на верх, и чувствуя я, что остановился, уже не лечу вниз, а начинаю понемногу подниматься на верх. И когда я уже поднялся до самой поверхности, меня принял сам отец Иоанн и только сказал: „Поднялся с помощью Божией, больше не падай. Помни — есть Свет истинный, который просвещает и освящает всякого человека — это Свет Христов. Будешь ходить во Свете Христове, никогда не упадешь в такую бездну".
Так нас отец Иоанн Кронштадтский вытащил обоих из бездны на свет Божий, и указал Христов — Русский маяк, на который нам следует брать направление».
Скажу я по своему мужицкому разумению: луч маяка Христова каждому указывает путь по его силе. Я, прозрев, решил идти выворачивать с русской дороги камень революции, на который сам споткнулся. Это магический камень, притягивающий. Сам Дьявол бросил его на Русской Дороге. И если он останется и дальше лежать на ней, многие будут спотыкаться о него. Понял я теперь, что наша, русская дорога особняком пролезает от всех других дорог. Мешать нам дороги — не след! Опять скажу — отец Иоанн Кронштадтский говорил: «Держись, Россия, твердо веры твоей и Церкви и Царя Православного, если хочешь быть непоколебимою людьми неверия и безначалия, и не хочешь лишиться царства и Царя Православного. А если отпадешь от своей веры, как уже отпали от нея многие интеллигенты — то не будешь уже Россией или Русью Святой, а сбродом всяких иноверцев, стремящихся истребить друг друга».
Все это и сбылось.
Теперь нам надо каяться и просить Господа, особенно через угодника Его, отца Иоанна Кронштадтского, так как он ближе всех к нам, чтобы Он послал нам, русским, силы выбраться из этой ямы.
А Вася, прозрев, сказал, что чувствует себя слишком грязным, чтобы браться за это святое дело, и скрылся в монастырь. Ну и Бог ему помогай замаливать свои грехи да и наши тоже».
Что же касается до предсказаний чудесно явившегося отца Иоанна о судьбе матроса Журьбы, упоминаемого в рассказе Силаева, то пишущему эти строки известно, что они сбылись полностью.
Жизнь, подвиги, чудеса и пророчества святого, праведного отца нашего Иоанна Кронштадтского Чудотворца. (Собрал архимандрит Пантелеимон, 1976 г.)