Тайна России | Санкт-Петербургские епархиальные ведомости

Православие и судьба России

Прп. ИУСТИН (Попович)

ИЗ КНИГИ «ДОСТОЕВСКИЙ О ЕВРОПЕ И СЛАВЯНСТВЕ».

«Непогрешимому» человекобогу Европы противостоит Богочеловек Христос. Воображаемая человеческая непогрешимость создает ужасные людоедские миры, в которых все завершается хаосом и анархией. А благой Богочеловек восстанавливает полную гармонию человека с Богом, человека с человечеством, человека со всеми Божьими мирами. Поэтому Он единственный оправдывает перед людьми Бога, создавшего такой мир и такую жизнь. Поэтому и мятежный дух Достоевского нашел в Его чудесной Личности полное упокоение за все свои мучения, нашел в Нем полное разрешение всех своих проблем. Этому дивному Лику Христа он пропел свои гимны, пропел величания, которых мир не слышал.

Через Богочеловека измученный Достоевский принял и Бога и мир, примирился и с Богом и с миром, нашел вечный смысл и вечную ценность всего сущего. Поэтому для него Лик Богочеловека Христа все и вся. А поскольку этот Лик сохраняется в первозданном совершенстве и чистоте только в православии, то для него православие все и вся. Он неустрашимо исповедует православие, смело борется за него. А в конце своей жизни он отчетливо формулирует свое мировоззрение и вырабатывает формулу миссии русского народа в мировой истории. Эта формула гласит: «Православие есть — все». Вот, что говорит Достоевский: «Русский народ живет только православием и его идеями; кроме православия в нем нет ничего другого и ничего ему и не нужно, потому что православие все, православие — это Церковь, Церковь же это венец всего, при том в вечности»¹.

Для рода людского нет ничего более опасного, чем обоготворяющая непогрешимость европейского человека. Наша планета не видела более отвратительного бога, чем европейский человекобог. Поэтому гордому человекобогу Европы надо противопоставить православного Богочеловека Христа. «Надо, чтобы воссиял в ответ Западу, — говорит Достоевский, — наш Христос, которого мы сохранили и Которого они и не знали»². «Самое дивное чудо нашей планеты, вечный ее смысл, вечная ее радость, вечное ее утешение — Христов Лик, потерянный на Западе, Который во всем свете своей чистоты сохранился в православии»³, поэтому измученному человеку и человечеству ничто другое и не требуется, ибо православие— это все⁴. Тайны, как людям достичь совершенства и братства, и как решить личные и общественные проблемы, при этом не соблазнившись ни человеком, ни Богом — содержатся в православии. При этом метод один: личное самоусовершенствование по Христу и во Христе⁵.

По убеждению Достоевского непреходящую ценность русского народа составляет православие. Это — самое великое, самое святое и самое лучшее в нем. Россия велика тем, что обладает драгоценностью над драгоценностями — православием. В православии — вся Истина, достаточная и вечная для всех Божьих миров. «Россия несет внутри себя драгоценность, которой нет нигде больше — Православие, что она — хранительница Христовой истины, но уже истинной истины, настоящего Христова образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах»⁶. Образом Христа предопределена судьба России.

Достоевский говорит: «Может быть, главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах человечества и состоит лишь в том, чтобы сохранить у себя этот божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придет время, — явить этот Образ миру, потерявшему пути свои»⁷, потому что только в православии и истина и спасение русского народа, а в будущем и всего человечества⁸.

Европейский Запад все истины и все правды сводит к человеку и гордится человеком; Достоевский все сводит к Богочеловеку и гордится Богочеловеком. Он говорит: «Разве дух Христов не присутствует в нашем народе — темном, но добром, невежественном, но не варварском. Да, Христос его сила, наша русская сила»⁹. «В народе бесспорно сложилось и укрепилось даже такое понятие, что вся Россия для того только и существует, чтобы служить Христу и оберегать от неверных все вселенское Православие»¹⁰ . «Суть русского призвания заключается в открытии русского Христа миру, Христа неизвестного миру, но сохраненного в нашей православной Церкви. По моему мнению, в этом вся суть нашей мощной будущей цивилизации и воскресения из мертвых всей Европы; в этом вся суть нашей мощной жизни в будущем»¹¹. «Образ Христов храним, и воссияет как драгоценный алмаз всему миру»¹². «Мы несем миру только то, что мы можем ему дать, и вместе с тем, то, что ему единственно необходимо — православие, истинное и сильное, вечное исповедование Христа и полное обновление моральное... от нас выйдут Илья и Енох на борьбу с Антихристом, с духом Запада, воплотившимся на Запа-де»¹³.

«Народ русский в огромном большинстве своем — православен и живет идеей православия в полноте, хотя и не разумеет эту идею ответчиво и научно. В сущности¹⁴ в народе нашем кроме этой «идеи» и нет никакой, и все из нее одной и исходят, по крайней мере, народ наш так хочет, всем сердцем своим и глубоким убеждением своим. Он именно хочет, чтоб все, что есть у него и что дают ему, из этой лишь одной идеи и исходило. И это несмотря на то, что многое у самого же народа является и выходит до нелепости не из этой идеи, а смрадного, гадкого, преступного, варварского и греховного. Но и самые преступник и варвар, хотя и грешат, а все-таки молят Бога, в высшие минуты духовной жизни своей, чтоб пресекся грех их и смрад и все бы выходило опять из той излюбленной «идеи» их»¹⁵. «Все народные начала у нас сплошь вышли из православия»¹⁶. «Русская вера, русское православие есть все, что только русский народ считает за свою святыню; в ней его идеалы, вся правда и истина жизни»¹⁷.

Основополагающая истина в православии следующая: в мире земных реалий существует только категория человеческой жизни, человеческой мысли и человеческой деятельности, которая обеспечивает полное развитие личности человека и человеческого общества до божественного совершенства — это Богочеловек Христос. Он является идеальным и конкретным примером для человека, одновременно Он и божественная сила, которая все человеческое в человеке преображает в богочеловеческое, а общество людей в богочеловеческое общество. Сам по себе человек является незаконченным и несовершенным существом. Все в нем завершается, доделывается и совершенствуется только через Богочеловека. По сути своей природы человек является существом, тянущимся ко Христу, ибо Богочеловек— единственная истинная цель человека. Истоки онтологии и феноменологии православия находятся в Богочеловеке. И, действительно, православие является православием только через Богочеловека. Все, что не от Богочеловека и не по Богочеловеку, не является православным. Мерилом может стать следующее: православно только то, что богочеловечно и наоборот: богочеловечно только то, что православно. А все остальное, то что исходит от человека, от «чистого» человека или от «непогрешимого» человека, разрушает человеческое существо, ввергает его в небытие.

Только духовное общение человека с Богочеловеком наделяет человека божественной бесконечностью. Переживая в себе жизнь Богочеловека, мысля через Богочеловека, человек, тем самым, преодолевает все относительное в себе, все поверхностное, все конечное и движется к божественным высотам, глубинам и к бесконечности. Упражняясь в богочеловеческих добродетелях, человек все Божие ощущает как свое. Или лучше сказать, Бог становится для человека первейшей и самой непосредственной действительностью. И человек судит о мире и людях через Бога и по Богу. И тогда через все человеческое существо струится вечная богочеловеческая любовь, и радость, и молитва, и истина, и правда, и кротость, и милосердие. Путь православия — это путь богочеловеческий в противоположность пути гуманистическому, европейскому, римокатолико-протестантскому, человеческому. Для православия вечно: живая личность Богочеловека Христа является высшей ценностью и высшим мерилом всех ценностей во всех мирах, поэтому православие не соблазняется ни Богом, ни человеком. Поэтому православие и носит на всем печать и лик Богочеловека, а не человека и не человекобога.

Овладеть человеком и человечеством с помощью любых средств является целью римокатолицизма, в то время как цель православия — овладеть человеком и человечеством исключительно с помощью богочеловеческих средств. Достоевский провидчески осознает это, ибо он до дна разглядел трагизм римокатолицизма и драматизм православия. Поэтому в православии он видит единственный путь к верному решению всех проблем: личных и общественных. Путь «непогрешимого» человека ведет к гордому и насильственному властвованию над всеми, путь же православия — в смиренном и кротком служении всем. Достоевский благовествует: «Истинная сущность православия во всеслужении человечеству — к чему оно и предназначено»¹⁸. Все другие народы в большей или меньшей мере живут для себя и в себе, а «мы, — говорит Достоевский, — начнем с того, что станем слугами для всеобщего примирения. И это вовсе не позорно, напротив, в этом величие наше, потому что все это ведет к окончательному единению человечества. Кто хочет быть выше всех в царствии Божием — стань всем слугой. Вот как я понимаю русское предназначение в его идеале»¹⁹. «Станем слугами, чтобы быть старшинами»,²⁰— говорит князь Мышкин, который воистину смиренно и кротко служит всем и каждому.

Евангельский, православный восточный идеал — это «идеал совершенного духовного единения людей во Христе»²¹. К нему идут дорогами исключительно евангельскими, богочеловеческими, православными. По непоколебимому убеждению Достоевского у православия есть все, что необходимо для осуществления этого идеала. Достоевский знает, что такое утверждение может вызвать у некоторых недоумение, а у некоторых и насмешку. И желая ответить на это, он говорит: «К чему играть в слова, скажут мне: что такое это "православие"? И в чем тут особенная такая идея, особенное право на единение народностей? И не тот же ли это чисто политический союз, как и все прочие подобные ему, хотя бы и на самых широких основаниях, вроде как Соединенные Американские Штаты, или, пожалуй, даже еще шире? Вот вопрос, который может быть задан; отвечу и на него. Нет, это будет не то, и это не игра в слова, а тут действительно будет нечто особое и неслыханное; это будет не одно лишь политическое единение и уж совсем не для политического захвата и насилия, — как и представить не может иначе Европа; и не во имя лишь торгашества, личных выгод и вечных и все тех же обоготворенных пороков, под видом официального христианства, которому на деле никто кроме черни не верит. Нет, это будет настоящее воздвижение Христовой истины, сохраняющейся на Востоке, настоящее воздвижение Креста Христова и окончательное слово Православия, во главе которого давно уже стоит Россия. Это будет именно соблазн для всех сильных мира сего и торжествовавших в мире доселе, всегда смотревших на подобные ожидания с презрением и насмешкою, и даже не понимающих, что можно серьезно верить в братство людей, во всепримирение народов, в союз, основанный на началах всеслужения человечеству и, наконец, на самое обновление людей на истинных началах Христовых. И если верить в это «новое слово», которое может сказать во главе объединенного православия миру Россия — есть «утопия», достойная лишь насмешки, то пусть и меня причислят к этим утопистам, а смешное я оставлю при себе»²².

Православие — носитель и хранитель пресветлого образа Христова и всех богочеловеческих сил и есть «новое слово», которое Россия во главе православного славянства, должна сказать миру. Для Достоевского формулой и девизом русского и славянского будущего является православие и «православное дело». А что такое православие и «православное дело»? «Это вовсе не какая-нибудь лишь обрядовая церковность, а с другой стороны, вовсе не какой-нибудь fanatismes religiux (как уже и начинают выражаться об этом всеобщем теперешнем движении русском в Европе), а что это именно есть прогресс человеческий и всеочеловечение человеческое, так именно понимаемое русским народом, ведущим все от Христа, воплощающим все будущее свое во Христе и во Христовой истине и не могущим и представить себя без Христа»²³. «Величайшее из величайших назначений, уже созданных русскими в своем будущем, есть назначение общечеловеческое, есть общеслужение человечеству, — не России только, не общеславянству только, но всечеловечеству»²⁴.

Всечеловеческую роль Достоевский приписывает русскому народу не потому, что он русский, но потому что православный. Ибо, будучи православным, он свято и богобоязненно сохраняет лик Христов, Который дарует ему богочеловеческую любовь и силу для духовного единения со всеми народами и для радостного евангельского служения всем людям. Для Достоевского главное не народ, но Церковь, народ же важен настолько, насколько он в лоне Церкви и насколько живет Христом и ради Христа. Церковь — совесть народа, она должна овладеть душою народа с помощью чудесного и чудотворного лика Христова. Для Достоевского православная Церковь это то «социальное слово», которое должно быть сказано миру русским народом, ибо она (Церковь) является совершенным и незаменимым идеалом. «Если мы захотим одним словом выразить социальный идеал Достоевского, то это не будет слово — народ, но будет — Церковь»,²⁵ — по праву говорит ближайший друг Достоевского философ Владимир Соловьев.

Достоевский никогда не идеализировал русский народ, и еще менее поклонялся ему как идолу. Он всегда беспристрастно подчеркивал и его отрицательные особенности. Будучи мудро объективным, он не преувеличивал его положительные стороны, умаляя отрицательные, но их правильно различал и отделял одни от других. «В русском человеке из простонародия нужно уметь отвлекать красоту его от наносного варварства. Обстоятельствами всей почти русской истории народ наш до того был предан разврату, и до того был развращаем, соблазняем и постоянно мучим, что еще удивительно, как он дожил, сохранив человеческий образ, а не то, что сохранив красоту его. Но он сохранил и красоту своего образа. Кто истинный друг человечества, у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймет и извинит всю непроходимую наносную грязь, в которую погружен народ наш, и сумеет отыскать в этой грязи брильянты. Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает. А ведь не все же и в народе — мерзавцы, есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают!.. Судите наш народ не по тому, что он есть, а по тому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений, они срослись с душой его искони и наградили ее навеки простодушием и честностью, искренностью и широким всеоткрытым умом, и все это в самом привлекательном, гармоническом соединении. А если при том и так много грязи, то русский человек и тоскует от нее всего более сам, и верит, что все это — лишь наносное, наваждение дьявольское, что кончится тьма и что непременно воссияет когда-нибудь вечный²⁶ свет».

Народ сохранил красоту своего духовного лика, имея такие идеалы как: св. Сергия Радонежского, св. Феодосия Печерского, св. Тихона Задонского и им подобных святителей²⁷. Кроме того в народной душе глубоко укоренено пламенное ощущение своей все-грешности, ответственности перед всеми, которое выливается в непрестанный подвиг покаяния и совершенствования себя по образу Христову²⁸. Все, зачем народ страстно воздыхает в тоске своей, всю истину, правду и спасение он находит в православии, а поэтому ему ничего другого и не нужно²⁹.

Такое народолюбие Достоевского вызвало бурную реакцию со стороны той части русской интеллигенции, которая духовно формировалась на началах западноевропейского гуманизма, который величие человека строит на умалении Бога. Этим в особенности отличался Градовский, который подверг острой критике знаменитую «Речь о Пушкине» Достоевского. Достоевский ответил ему своим «исповеданием веры» (profession de foi) в последней тетради своего «Дневника». Он пишет об этом в одном из своих писем: «Решил написать еще одну главу в «Дневнике» как profession de foi для Градовского. Всю душу вложил в эту статью, она вылилась в два печатных листа»³⁰.

Это «исповедание веры» Достоевского имеет решающее значение для правильной оценки его понимания Европы и России. Здесь он открыл «всю свою душу», которую прикровенно приоткрывал в различных персонажах в своих романах. Это «Исповедание веры» Достоевского заслуживает более подробного изложения, с целью сопоставления с его ранними идеями на ту же тему.

Прежде всего Градовский утверждает, что «всякий русский человек, пожелавший сделаться просвещенным, непременно получит это просвещение из западноевропейского источника, за полнейшим отсутствием источников русских». «Сказано, конечно, игриво, — отвечает Достоевский Градовскому, — но вы произнесли и важное слово: «просвещение». Позвольте же спросить, что вы под ним разумеете: науки Запада, полезные знания, ремесла или просвещение духовное? Первое, т. е. науки и ремесла, действительно не должны нас миновать и уходить нам от них действительно некуда, да и незачем. Согласен тоже вполне, что неоткуда и получить их, кроме как из западноевропейских источников, за что хвала Европе и благодарность наша ей вечная. Но ведь под просвещением я разумею (думаю, что и никто не может разуметь иначе), — то, что буквально уже выражается в самом слове «просвещение», т. е. свет духовный, озаряющий душу, просвещающий сердце, направляющий ум и указующий ему дорогу жизни. Если так, то позвольте вам заметить, что такое просвещение нам нечего черпать из западно-европейских источников за полнейшим присутствием (а не отсутствием) источников русских»³¹.

Без сомнения, Христос — истинный Свет и в Свете этом просветлением является просвещение. Он Собой освещает, и тем самым просвещает. Где Он — там и Свет, там и просвещение. Свет этот освещает всю тьму жизни и смерти; Свет, который просветляет и ум, и сердце, и душу вечной божественной просветленностью. И поэтому Христов человек знает в чем вечный смысл жизни и всего мира, знает для чего создан, ради чего живет в этом мире и для чего переходит из этого мира в другой. «Я утверждаю, — говорит Достоевский, — что наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение Его. Мне скажут: он учения Христова не знает и проповедей ему не говорят, — но это возражение пустое: все знает, все то, что именно нужно знать, хотя и не выдержит экзамена из катехизиса. Научился же в храмах, где веками слышал молитвы и гимны, которые лучше проповедей. Повторял и сам пел эти молитвы еще в лесах, спасаясь от врагов своих, в Батыево нашествие еще, может быть, пел: «Господи сил с нам буди!» и тогда-то, может быть, и заучил этот гимн, потому что кроме Христа у него тогда ничего не оставалось, а в нем, в этом гимне, уж в одном вся правда Христова. И что в том, что народу мало читают проповедей?.. Зато выйдет поп и прочтет: «Господи Владыко, живота моего», — а в этой молитве вся суть христианства³², весь его катехизис, а народ знает эту молитву наизусть. Знает тоже он наизусть многия из житий святых, пересказывает и слушает их с умилением. Главная же школа христианства, которую прошел он — это века бесчисленных и бесконечных страданий им вынесенных за всю историю, когда он, оставленный всеми, попранный всеми, работающий на всех и на вся, оставался лишь с одним Христом — Утешителем, Которого и принял тогда в свою душу навеки, и Который за то спас от отчаяния его душу! Впрочем, что же я вам это все говорю? — обращается Достоевский к Градовскому. Неужто я вас убедить хочу? Слова мои покажутся вам, конечно, младенческими, почти неприличными. Но повторяю в третий раз: не для вас пишу. Да и тема эта важная, о ней надо особо и много еще сказать, и буду говорить, пока держу перо в руках, а теперь выражу мою мысль лишь в основном положении: если наш народ просвещен уже давно, приняв в свою суть Христа и Его учение, то вместе с Ним, с Христом, уж, конечно, принял и истинное³³ просвещение»³⁴.

В 1873 году Достоевский писал: «Говорят, русский народ плохо знает Евангелие, не знает основных правил веры. Конечно так, но Христа он знает и носит в своем сердце искони. В этом нет никакого сомнения. Как возможно истинное представление Христа без учения о вере? — Это другой вопрос. Но сердечное знание Христа и истинное представление о Нем существует вполне. Оно передается из поколения в поколение и слилось в сердцами людей. Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос, и он любит образ Его по-своему, то есть до страдания. Названием же православного, то есть истиннее всех исповедующего Христа, он гордится более всего»³⁵.

Люди с гуманистическими воззрениями на мир и жизнь никак не могут проникнуть в психологические и онтологические глубины русского православного народа. Боясь всего непознанного и всего того, что не вмещается в категорию рационального и логического по понятиям «непогрешимого» европейца, они всякое, более глубокое проявление веры, считают или непросвещенностью, или притворством. Они в русском народе видят грубую, черную массу, которая всегда себя называла христианской, но не имеет понятия ни о религии, ни о Христе, и даже не знает самых обычных молитв. В связи с таким мнением европезированной русской интеллигенции Достоевский отвечает: «...и не подозревают они, что народ наш, хотя и не знает молитв, но суть христианства, но дух и правда его сохранились и укрепились в нем так, как может быть, ни в одном из народов мира сего. Впрочем, атеист, или равнодушный в деле веры русский европеец и не понимает веры иначе, как в виде формалистики и ханжества. В народе же они не видят ничего подобного ханжеству, а потому и заключают, что он в вере ничего не смыслит, молится, когда ему надо, — доске, а в сущности равнодушен и дух его убит формалистикой... Этот «развратный» и темный народ наш любит, однако же, смиренного и юродивого: во всех преданиях и сказаниях своих он сохраняет веру, что слабый и приниженный несправедливо и напрасно Христа ради терпящий, будет вознесен превыше знатных и сильных, когда раздастся суд и веление Божие. Народ наш любит тоже рассказывать и всеславное и великое житие своего великого целомудренного и смиренного христианского богатыря Ильи-Муромца, подвижника за правду, освободителя бедных и слабых, смиренного и непревозносящегося, верного и сердцем чистого. И имея, чтя и любя такого богатыря, — народу ли нашему не веровать и в торжество приниженных теперь народов и братьев наших на Востоке?³⁶ Народ наш чтит память своих великих и смиренных отшельников и подвижников, любит рассказывать истории великих христианских мучеников своим детям. Эти истории он знает и заучил, и я сам их впервые от народа услышал, рассказанные с проникновением и благоговением и оставшиеся у меня на сердце. Кроме того, народ ежедневно и сам выделяет из себя великих кающихся, идущих с умилением, раздав все имение свое, на смиренный и великий подвиг правды, работы и нищеты»³⁷. «Знает же народ Христа Бога своего, может быть, еще лучше нашего, хоть и не учился в школе. Знает, — потому что во много веков перенес много страданий, и в горе своем всегда, с начала и до наших дней, слыхивал об Боге-Христе своем от святых своих, работавших на народ и стоявших за землю русскую до положения жизни от тех самых святых, которых чтит народ доселе, помнит имена их и у гробов их молится. Поверьте, что в этом смысле даже самые темные слои народа нашего образованы гораздо больше, чем вы, в культурном вашем неведении, об них предполагаете, а может быть даже образованнее и вас самих»³⁸.

Отвечая Градовскому и другим русским европейцам, Достоевский решительно заявляет, что знает народную душу, его жизнь и его идеалы, и что в русском народе «Христианство должно остаться навсегда»³⁹, самою главною и жизненною основой просвещения его»⁴⁰. «...Я видел народ наш, я знаю его. — говорит Достоевский, — жил с ним довольно лет ел с ним, спал с ним и сам к «злодеям причтен был»⁴¹, работал с ним настоящей мозольной работой, в то время, когда другие, «умывавшие руки в крови», либеральничая и подхихикивая над народом, решали на лекциях и в отделении журнальных фельетонов, что народ наш «образа звериного и печати его». Не говорите же мне, что я не знаю народа! Я его знаю: от него я принял вновь в мою душу Христа, Которого узнал в родительском доме еще ребенком и Которого утратил было, когда преобразился в свою очередь в «европейского либерала»⁴².

Мне кажется, что среди русских мыслителей и мудрецов нет такого человека, который бы, так же как Достоевский, всесторонне знал душу русского народа. Ему известны как его самые идеальные взлеты, так и его самые демонические падения. Он знал лучше, чем кто-либо, и ад, и рай русской души, ибо он сходил в его ад и восходил в его рай. Если можно говорить о характере души, тогда можно сказать, что Достоевский проник в характер русской души. Он считал, что в основном существуют «два народные типа— в высшей степени изображающие нам весь русский народ в его целом. Это, прежде всего, забвение всякой мерки во всем (и, заметьте, всегда почти временное и преходящее, являющееся как бы каким-то наваждением). Это— потребность хватить через край, потребность в замирающем ощущении, дойдя до пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну и, — в частных случаях, но весьма нередких, — броситься в нее, как ошалелому, вниз головой. Это — потребность отрицания в человеке, иногда самом неотрицающем и благоговеющем, отрицания всего, самой главной святыни сердца своего, самого полного идеала своего, всей народной святыни во всей ее полноте, перед которой сейчас лишь благоговел и которая вдруг как будто стала ему невыносимым каким-то бременем. Особенно поражает та торопливость, стремительность, с которою русский человек спешит иногда заявить себя, в иные характерные минуты своей или народной жизни, заявить себя в хорошем или в поганом. Иногда тут просто нет удержу. Любовь ли, вино ли, разгул, самолюбие, зависть— тут иной русский человек отдается почти беззаветно, готов порвать все, отречься от всего: от семьи, обычая, Бога. Иной добрейший человек как-то вдруг может сделаться омерзительным безобразником и преступником, — стоит только попасть ему в этот вихрь, роковой для нас круговорот судорожного и моментального самоотрицания и саморазрушения, так свойственный русскому народному характеру в иные роковые минуты его жизни. Но зато с такою же силою, с такою же стремительностью, с такою же жаждою самосохранения и покаяния русский человек, равно как и весь народ, и спасает себя сам и обыкновенно, когда дойдет до последней черты, т. е. когда уж идти больше некуда. Но особенно характерно то, что обратный толчок, толчок восстановления и самоспасения, всегда бывает серьезнее прежнего порыва, — порыва отрицания и саморазрушения»⁴³.

Достоевский знает, «что у русского народа нет ни желания, ни расположения обоготворять свой грех или путем казуистической диалектики превращать его в нечто допустимое и возможное. Напротив, для него грех навсегда останется грехом, ибо в его душе Христос навсегда останется Богом. А там где Христос, там всегда будет правильное понимание о грехе и о правде. В своем «исповедании веры» Достоевский пишет: «Пусть в нашем народе зверство и грех, но вот что в нем есть неоспоримо: это именно то, что он, в своем целом, по крайней мере (и не в идеале только, а в самой заправской действительности) никогда не принимает, не примет и не захочет принять своего греха за правду! Он согрешит, но всегда скажет, рано ли, поздно ли: я сделал неправду. Если согрешивший не скажет, то другой за него скажет, и правда будет восполнена. Грех есть смрад и смрад пройдет, когда воссияет солнце вполне. Грех есть дело преходящее, а Христос вечное. Народ грешит и пакостится ежедневно, но в лучшие минуты, во Христовы минуты, он никогда в правде не ошибается. То именно и важно, во что народ верит, как в свою правду, в чем ее полагает, как ее представляет себя, что ставит своим лучшим желанием, что возлюбил, чего просит у Бога, о чем молитвенно плачет. А идеал народа — Христос. А с Христом, конечно, и просвещение, и в высшие, роковые минуты свои народ наш всегда решает и решал всякое общее всенародное дело свое по-христиански»⁴⁴.

На все это русские «европейцы» могут ответить с иронией и насмешкой. Достоевский предполагает и такое их расположение и говорит им: «Вы скажете с насмешкой: "плакать — это мало, воздыхать тоже, надо и делать, надо и быть". А у вас-то у самих, господа русские просвещенные европейцы, много праведников? Укажите мне ваших праведников, которых вы вместо Христа ставите? Но знайте, что в народе есть и праведники. Есть положительные характеры невообразимой красоты и силы, до которых не коснулось еще наблюдение ваше. Есть эти праведники и страдальцы за правду, — видим мы их иль не видим. Не знаю, кому дано видеть, тот, конечно, увидит их и осмыслит, кто же видит лишь образ звериный, тот, конечно, ничего не увидит. Но народ, по крайней мере, знает, что они есть у него, верит, что они есть, крепок этой мыслью и уповает, что они всегда в нужную всеобщую минуту спасут его»⁴⁵. Для меня это все аксиомы, — говорит Достоевский, — я не перестану их разъяснять и доказывать пока только буду писать и говорить»⁴⁶.

В своем «исповедании веры» Достоевский очень убедительно развивает русскую и православную мысль о том, что общественные и гражданские идеи и идеалы могут существовать при условии их органического соединения с моральными идеями и идеалами. Механистическое привитие европейских форм, которые чужды русскому народу и не соответствуют его воле, является главным содержанием русского европеизма, но этим ничего в действительности не достигается. «Чем соедините вы людей, — спрашивает Достоевский русских европейцев, — для достижения ваших гражданских целей, если нет у вас основы в первоначальной великой идее нравственной? А нравственные идеи только одни: все основаны на идее личного абсолютного самосовершенствования впереди, в идеале, ибо оно несет в себе все, все стремления, все жажды, а стало быть, из него же исходят и все наши гражданские идеалы»⁴⁷. «Гражданские идеалы всегда прямо и органически связаны с идеалами нравственными, а главное то, что несомненно из них только одних и выходят. Сами же по себе никогда не являются, ибо являясь, имеют лишь целью утоление нравственного стремления данной национальности, как и постольку это нравственное стремление в ней сложилось. А, стало быть, «самосовершенствование в духе религиозном» в жизни народов есть основание всему, ибо самосовершенствование и есть исповедание полученной религии, а «гражданские идеалы» сами, без этого стремления к самосовершенствованию, никогда не приходят, да и зародится не могут»⁴⁸. «Тем-то и сильна великая нравственная мысль, тем-то и единит она людей в крепчайший союз, что измеряется она не немедленной пользой, а стремит их будущее к целям вековечным, к радости абсолютной»⁴⁹. И только тогда, когда Россия освободится от идейного рабства перед Европой, она сможет своими силами работать над осуществлением своих общественных идеалов. А наши общественные идеалы, — утверждает Достоевский, — непременно исходят из Христа и личного самосовершенствования»⁵⁰.

Свой тезис Достоевский подтверждает появлением и успехами раннехристианской Церкви. Вспомните, — говорит он, — чем была и к чему стремилась древняя Христианская Церковь? «Началась она сейчас же после Христа, всего с нескольких человек, и тотчас, чуть не в первые дни после Христа, устремилась отыскивать свою «гражданскую формулу», всю основанную на нравственной надежде утоления духа по началам личного самосовершенствования. Начались христианские общины — Церкви, затем быстро начала созидаться новая, неслыханная дотоле национальность — всебратская, всечеловеческая, в форме общей вселенской Церкви. Но она была гонима, идеал созидался под землею, а над ним, поверх земли, тоже созидалось огромное здание, громадный муравейник — древняя Римская Империя, тоже являвшаяся как бы идеалом и исходом нравственных стремлений всего древнего мира: являлся человекобог, Империя сама воплощалась как религиозная идея, дающая в себе и собою исход всем нравственным стремлениям всего древнего мира. Но муравейник не заключился, он был подкопан Церковью. Произошло столкновение двух самых противоположных идей, которые только могли существовать на земле: человекобог встретил Богочеловека, Аполлон Бельведерский Христа. Явился компромисс: Империя приняла Христианство, а Церковь — римское право и государство. Малая часть Церкви ушла в пустыню и стала продолжать прежнюю работу: явились опять христианские общины, потом монастыри — все только лишь пробы, даже до наших дней. Оставшаяся же огромная часть Церкви разделилась впоследствии, как известно, на две половины. В Западной половине Государство одолело наконец Церковь совершенно. Церковь уничтожилась и перевоплотилась уже окончательно в Государство. Явилось папство — продолжение древней Римской Империи в новом воплощении. В Восточной же половине Государство было покорено и разрушено мечом Магомета и остался лишь Христос, уже отделенный от Государства. А то Государство, которое приняло и вновь вознесло Христа, претерпело такие страшные вековые страдания от врагов, от Татарщины, от неустройства, от крепостного права, от Европы и европеизма, и столько их до сих пор выносит, что настоящей общественной формулы, в смысле духа любви и христианского самосовершенствования, действительно еще в нем не выработалось. Но не вам бы только укорять его за это, г. Градовский. Пока народ наш хоть только носитель Христа, на Него одного и надеется. Он назвал себя крестьянином, т. е. христианином, и тут не одно только слово, тут идея на все его будущее»⁵¹.

Худ. К.А. Васильев. Портрет Ф.М. Достоевского

Носить в своих мыслях, в своих ощущениях, в своих стремлениях Христа Богочеловека, через Христа решать все — это, по Достоевскому, миссия русского православного народа. На этих путях многие силы зла будут нападать на русский народ, мешать ему, копать ему ямы и бездны, только бы отвратить его от осуществления этой возвышенной цели. Но Достоевский твердо верит, что во всех обстояниях Россию будет спасать Господь; с пророческой убежденностью он говорит: «Россию спасет Господь, как спасал уже много раз. Из народа спасение выйдет, из веры и смирения его»⁵². «Народ верит по-нашему, — говорит святой старец Зосима, — а не верующий деятель у нас в России ничего не сделает даже будь он искренен сердцем и умом гениален. Это помните. Народ встретит атеиста и поборет его, и станет единая православная Русь... от народа спасение Руси, ибо сей народ богоносец»⁵³.

Но, если случится так, что в огромное тело России войдет легион бесов из Евангелия, что же тогда будет? Тогда, твердо верит Достоевский, повторится Иисусово евангельское чудо. Это чудо Достоевский представил как главное в своем романе «Бесы», он сделал его центром всех событий в романе, вспоминая о нем вновь в конце романа. А чудо заключается: «Тут же на горе паслось большое стадо свиней и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней: и бросилось стадо с крутизны в озеро, и потонуло. Пастухи, видя происшедшее, побежали и рассказали в городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее; и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисуса, одетого и в здравом уме; и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся» (Лк. 8, 32—36).

«Друг мой, — произнес Степан Трофимович, которому читалось это евангельское событие, — видите, это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней — это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века!.. Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности... и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже, может быть! Это мы, мы и те, и Петруша... и другие с ним⁵⁴, и я, может быть, первый во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и «сядет у ног Иисусовых»... и будут все глядеть с изумлением...»⁵⁵

Русь — исцелена от легиона; Русь — у ног Христовых; Русь — устремленная к Христу и христоносная; Русь — хранительница и проповедница настоящего евангельского Христа — это жизненный идеал Достоевского, идеал личный, общественный, народный, всечеловеческий. Если можно говорить о всеидеале, то это и есть всеидеал Достоевского. Христос — и сила, и логос, и логика, и смысл, и цель всего человеческого во всех мирах.

Христос — русская сила и русская добродетель, вечная сила и вечная добродетель — в этом евангелие Достоевского. Европейская же цивилизация, в сущности, цивилизация без Христа, ибо основана и развивалась на началах человеческого себялюбия и самовлюбленности «непогрешимого» европейского человекобога. Такую цивилизацию Достоевский не может принять. «Добродетель без Христа, — говорит Достоевский, — идея всей теперешней цивилизации»⁵⁶. Такую европейскую цивилизацию Достоевский отвергает, ибо она не по мерке для русской души, которая несет в себе общечеловеческие идеалы⁵⁷.

Русской интеллигенции, которая хочет европейскую цивилизацию без Христа перенести на русскую почву, Достоевский отвечает, что народ духовно не с ней (интеллигенцией) и ей чужд, ибо «народ русский в огромном большинстве своем — православен и живет идеей православия в полноте»⁵⁸. Глубокое заблуждение русских интеллигентов состоит в том, что «они не признают в русском народе Церкви. Я не про здания церковные теперь говорю и не про причты, я про наш русский "социализм" теперь говорю (и это обратно противоположное Церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным) — цель и исход которого всенародная вселенская Церковь, осуществленная на земле, поко-лику земля может вместить ее. Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нем присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово. И если нет еще этого единения, если не созиждилась еще Церковь вполне, уже не в молитве одной, а на деле, то все-таки инстинкт этой церкви и неустанная жажда ее, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного народа нашего несомненно присутствуют. Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветлым единением во имя Христово⁵⁹. Вот наш русский социализм! Вот над присутствием в народе русском этой высшей единительно — «церковной» идеи вы и смеетесь, господа европейцы наши. О, есть много и других "идей" в народе, с которыми вы никогда не сойдетесь и признаете их прямо татарскими в европейском миросозерцании вашем. Об них, об этих остальных идеях я теперь упоминать не буду... Но теперь я об этой лишь главной идее народа нашего говорю. И тут прямо можно поставить формулу: кто не понимает в народе нашем его православия и окончательных целей его, тот никогда не поймет и самого народа нашего. Мало того: тот не может и любить народа русского»⁶⁰.

Из-за такой историософии, по которой православие — самая главная добродетель и самая большая сила русского народа, Достоевский был провозглашен некоторыми западниками реакционером, ибо они видели в такой историософии апологию самодержавной формы российской государственности. Но насколько далек Достоевский от такого понимания, можно видеть, когда объективно и всесторонне рассмотрим его понимание Церкви и государства.

Первая мысль Достоевского о Церкви и о государстве такова: Церковь и государство невозможно смешивать; Петр Великий поработил Церковь, с этого времени Церковь парализована⁶¹. В вопросе суда над преступником Церковь и государство имеют различные точки зрения, и точка зрения Церкви несравненно более человечнее и совершеннее, в сравнении с государственной. В связи с осуждением известных личностей со стороны государства, Достоевский говорит: «Государство, как государство, не смогло помиловать ни М., ни Н. (кроме как по воле монарха). Ибо что такое смертная казнь? В государстве — жертва за идею. Но когда бы на месте государства стояла Церковь — тогда бы не было смертных казней. Церковь и государство не надо смешивать. А если их все еще до сих пор смешивают, то это добрый знак, ибо означает, что у нас склоняются к Церкви»⁶².

Компромисс между государством и Церковью, пишет Достоевский, в таких вопросах, как, например, о суде, в совершенной и чистой сущности своей невозможен... «Церковь должна заключать сама в себе все государство, а не занимать в нем лишь некоторый угол, и что если теперь это почему-нибудь невозможно, то, в сущности вещей, несомненно должно быть поставлено прямою и главнейшею целью всего дальнейшего христианского общества»⁶³. «Господь наш Иисус Христос именно приходил установить церковь на земле. Царство небесное, разумеется, не от мира сего, в небе, но в него входят не иначе, как через церковь, которая основана и установлена на земле... Церковь же есть воистину царство, и определена царствовать, и в конце своем должна явиться как царство на всей земле несомненно, — на что имеем обетование...»⁶⁴

В древние времена первых трех веков существования христианства, — говорит Достоевский, — оно выражалось только как Церковь и было лишь Церковью. «Не Церковь должна искать себя определенного места в государстве, как «всякий общественный союз» или как «союз людей для религиозных целей», а, напротив, всякое земное государство должно бы впоследствии обратиться в Церковь вполне, и стать ни чем иным как лишь Церковью и уже отклонив всякие несходные с церковными свои цели. Все же это ничем не унизит его, не отнимет ни чести, ни славы его, как великого государства, ни славы властителей его, а лишь поставит его с ложной, еще языческой и ошибочной дороги, на правильную и истинную дорогу, единственно ведущую к вечным целям»⁶⁵.

«По иным теориям, — развивает свою мысль Достоевский, — слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, Церковь должна перерождаться в государство, так, как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации. Если же не хочет того и сопротивляется, то отводится ей в государстве зато как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, — и это повсеместно в наше время в современных европейских землях. По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не Церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь Церковью и ничем иным более»⁶⁶.

Но чтобы такое понимание не было понято как ультрамонтанство, Достоевский дополняет его евангельским понятием: «Не Церковь обращается в государство. То Рим и его мечта. То третье дьяволово искушение! А, напротив, государство обращается в Церковь, восходит до Церкви и становится Церковью на всей земле, — что совершенно уже противоположно ультрамонтанству, и Риму... и есть лишь великое предназначение православия на земле. От Востока земля сия воссияет»⁶⁷.

В конце жизни Достоевский писал об этой любимой своей теме: «Государство и прежде всего христианское общество стремится стать Церковью. В Европе наоборот. В этом и состоит одно из самых главных различий между нами и Европой»⁶⁸.

Перевод с сербского Л. Н. Даниленко

ПРИМЕЧАНИЕ

¹ Биография, письма и записная книжка Ф. М. Достоевского.
² «Идиот», том VI стр. 585. (Здесь и далее цитируется по изданию А. Ф. Маркса. Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского. С.-Петербург, 1894 г.)
³ Дневник писателя, т.
⁴ Биография, письма и зап. книжка Ф. М. Достоевского.
⁵ Из материалов к «Бесам» (Достоевского), Л. Гроссман, «Южное Слово», 25.IX. 1919, Одесса.
⁶ Дневник писателя, т. X, стр. 224.
⁷ Там же, т. IX, стр. 240.
⁸ Там же.
⁹ Там же, т. XI, стр. 147.
¹⁰ Там же, т. X, стр. 441.
¹¹ Биография, письмо и зап. книжка Ф. М. Достоевского, стр. 273.
¹² «Братья Карамазовы», т. XII, стр. 376
¹³ Из материалов к «Бесам», Л. Гроссман.
¹⁴ Курсив Ф. М. Достоевского
¹⁵ Дневник писателя, т. XI, стр. 5231—522.
¹⁶ Там же, т. X, стр. 143.
¹⁷ Там же, стр. 312.
¹⁸ Там же, стр. 225.
¹⁹ Там же, стр. 225—226.
²⁰ «Идиот», т. VI, стр. 594.
²¹ Дневник писателя, т. XI, стр. 183.
²² Там же, том X, стр. 229.
²³ Там же, стр. 295.
²⁴ Там же, стр. 204.
²⁵ В. Соловьев. Три речи в память Достоевского. Собрание сочин. В. С. Соловьева, т. III, стр. 197, С.-Петербург.
²⁶ Дневник писателя, том X, стр. 51.— В «Братьях Карамазовых» старец Зосима говорит: «...спасет Бог Россию, ибо хоть и развратен простолюдин и не может уже отказать себе во смрадном грехе, но все же знает, что проклят Богом его смрадный грех и что поступает он худо, греша. Так что неустанно еще верует народ наш в правду, Бога признает, умилительно плачет» (том XII, стр. 375). Сравни: Дневн. писателя, том XI, стр. 78—279.
²⁷ Дневник писателя, том X, стр. 51.
²⁸ Там же, том IX, стр. 206—209; стр. 178—179.
²⁹ Там же, том IX, стр. 240№; том X, стр. 313.
³⁰ Letters of F. M. Dostoevsky, стр. 238.
³¹ Дневник писателя, том XI, стр. 472—473.
³² Курсив Ф. М. Достоевского.
³³ Курсив Ф. М. Достоевского.
³⁴ Дневник писат., том XI, стр. 473—474. — В письме одной матери на вопрос о том, как воспитывать своего сына, Достоевский отвечает: «Вашему ребенку 8 лет, познакомьте его с Евангелием, учите верить в Бога, это самое православное воспитание. Это sine qua non, по-другому Вы не сможете из своего сына сделать тонкое человеческое существо, в лучшем случае это будет — мученик, в худшем — бездушный летаргический «успех», что еще более печально. Верьте мне, Вы не сможете никогда, нигде и ни в чем найти что-то лучшее, нежели Спаситель (Letters of F. M. Dostoevsky, стр. 224).
³⁵ Дневник писателя, том IX, стр. 209.
³⁶ Здесь Достоевский имеет в виду освобождение балканских славян от турок (Прим. автора).
³⁷ Дневник писателя, том XI, стр. 78—79.
³⁸ Там же, том X, стр. 142.
³⁹ Курсив Ф. М. Достоевского.
⁴⁰ Дневник писателя, том XI, стр. 474.
⁴¹ Воспоминание о своем 4-летнем пребывании на каторге в Сибири.
⁴² Дневник писателя, том XI, стр. 475.
⁴³ Дневник писателя, том IX, стр. 205—206.
⁴⁴ Там же, том XI, стр. 476.
⁴⁵ Там же, стр. 476.
⁴⁶ Там же, стр. 477.
⁴⁷ Там же, стр. 491.
⁴⁸ Там же, стр. 493.
⁴⁹ Там же, стр. 491.
⁵⁰ Там же, стр. 496.
⁵¹ Дневник писателя, том XI, стр. 497—498.
⁵² «Братья Карамазовы», том XII, стр. 375.
⁵³ «Братья Карамазовы», том XII, стр. 374.
⁵⁴ То есть его сын Петруша и другие герои зла и анархии, творцы человекобога.
⁵⁵ «Бесы», том VII, стр. 630—631.
⁵⁶ «Подросток», том VIII, стр. 218.
⁵⁷ Дневник писателя, том IX, стр. 106—107.
⁵⁸ Дневник писателя, том XI, стр. 521.
⁵⁹ Курсив Ф. М. Достоевского.
⁶⁰ Дневник писателя, том XI, стр. 522.
⁶¹ Биография, письма и записная книжка Ф. М. Достоевского.
⁶² Литературные записки Ф. М. Достоевского. Собр. сочинений, кн. XXXV, стр. 179, «Народное просвещение», Белград.
⁶³ «Братья Карамазовы», т. XII, стр. 73.
⁶⁴ Там же, стр. 74.
⁶⁵ Там же, стр. 74—75.
⁶⁶ Там же, стр. 75.
⁶⁷ Там же, стр. 80.
⁶⁸ Биография, письма и записная книжка Ф. М. Достоевского, стр. 364.

Другие статьи автора:

← Предыдущая статья | Выпуск 17 (14.07.1997 г.) . Содержание | Следующая статья →
← Предыдущая статья в этой рубрике | Следующая статья в этой рубрике →