СЕМЕЙНОЕ ЧТЕНИЕ

Е. Поселянин

Идеалы христианской жизни

(продолжение)

ГЛАВА I
КАРТИНЫ ХРИСТИАНСКОЙ ЖИЗНИ

Невидимые в суете, таятся в глуши святые уголки, где живут люди с такими возвышенными чувствами, что, когда узнаешь о них, то кажется, что слушаешь какую-то прекрасную, но несбыточную сказку.

Один странник и молитвенник, ходивший с котомкой на плечах по России, разсказывал о встрече своей с христианской семьей, которая; кажется, умела в мирской жизни воплотить идеалы христианства.

Верстах в пяти от одного уездного города, этот странник увидел на самой дороге небогатое село и небольшую деревянную церковь; однако, она была хорошо украшена снаружи и расписана.

Проходя мимо церкви, странник пожелал поклониться храму Божию и помолился на паперти его. Около церкви, на лужку, играли двое каких-то малюток, лет по пяти или по шести. Странник принял их за священнических детей, хотя они были одеты лучше, чем одеваются обыкновенно такие дети.

Не отошел странник от храма шагов десять, как услышал за собой крик:

— Нищенькой, постой!

Это кричали те малютки, мальчик и девочка. Странник остановился, а дети побежали к нему, схватили его за руку и тянули его, приговаривая:

— Пойдем к маменьке, она нищих любит.

— Я не нищий,— отвечал странник,— а прохожий человек.

А как же у тебя мешок?

Это мой дорожный хлеб.

Нет, пойдем непременно, маменька даст тебе денег на дорогу.

Да где ваша маменька?

Вон, за церковью, за этой рощицей.

Чрез прекрасный сад дети провели странника в большой господский дом. Палаты были просторные, сияющие чистотой и богатым убранством. Выбежала барыня.

— Милости прошу,— заговорила она— откуда тебя Бог послал к нам? Садись, садись, любезный. Не хочешь ли покушать или чайку? Нет ли у тебя каких нужд?

И сама она сняла со странника сумку, положила ее на стол, а самого его посадила на мягкий удобный стул.

— Всенижайше благодарю вас,— отвечал странник,— но кушанья — хлеба целый мешок. Чай я, хотя и пью, но по мужицкому быту привычки к нему не имею. Ваше усердие и ласка для меня дороже всякого угощения. Буду молить Бога, чтобы Он благословил вас за такое евангельское страннолюбие.

Растроганный до слез, странник стал прощаться, но барыня не пускала. Она говорила, что скоро приедет муж, служащий в уездном городе судьей по выборам, что она почитает каждого странника за посланника Божия. К тому же завтра воскресенье. Они вместе помолятся, а после обедни у них бывает трапеза, за которой бывает до тридцати гостей нищих, Христовых братии.

Детям своим барыня велела взять сумочку странника и отнести в образную комнату, где ему предстояло ночевать.

Слушал он, смотрел и спрашивал себя: с людьми говорит он или с ангелами?

Оказалось, что в том городе, куда пробирался странник, мать барыни монашествовала в женском монастыре и недавно приняла там схиму

Когда настало время обеда, и сели за стол, пришли еще четыре особы, которых странник принял за барынь, и стали с ними кушать. После перваго кушанья одна из них встала, сделала поклон к образу, поклонилась всем и принесла другое блюдо, и тут же опять села. Затем другая особа таким же порядком пошла за третьим блюдом. Странник из любопытства спросил, не родня ли хозяйке эти особы? Хозяйка ответила, что это кухарка, жена кучера, ключница и горничная, все замужния. И всех их она считает своими сестрами.

Троице-Сергиева Лавра.

После трапезы странник думал один походить по саду и предаться там молитве, но хозяйка просила его побеседовать с ней о духовных предметах:

— Если же тебе идти одному, то дети не дадут тебе покою. Они, как скоро тебя увидят, не отойдут от тебя ни на минуту, так они любят нищих, Христовых братии и странников.

Нечего было делать. Пришлось идти в сад с барыней. Для того, чтобы удобнее сохранять безмолвие и не говорить, странник поклонился барыне в ноги, и просил рассказать ему, давно ли она провождает богоугодную жизнь и каким образом достигла такого благочестия.

— Пожалуй, я тебе все расскажу,— сказала барыня.

Вот, видишь, мать моя — правнучка святителя Иоасафа, котораго мощи на вскрытии почивают в Белгороде. У нас был большой дом, флигель коего нанимал небогатый дворянин. Наконец, он умер, а жена его осталась беременною, родила и сама умерла после родов. Рожденный остался круглым бедным сиротою: моя маменька из жалости взяла его к себе на воспитание, через год родилась и я. Мы вместе росли и вместе учились у одних учителей и учительниц, и так свыклись, как будто родные брат с сестрой. По некотором времени скончался и мой родитель, а матушка, оставя городскую Жизнь, переехала с нами, вот, в это свое село на житье. Когда мы пришли в возраст, маменька выдала меня за сего своего воспитанника, отдала нам это свое село, а сама, построив себе келью, определилась в монастырь. Давши, нам свое родительское благословение, она сделала нам такое завещание, чтобы мы жили по-христиански, молились усердно Богу и более всего старались исполнять главнейшую заповедь Божию, то есть любовь к ближним, питали и помогали нищим. Христовым братиям, в простоте и смирении, детей воспитывали в страхе Божием и с рабами обходились, как с братьями. Вот, мы так и живем здесь уединенно уж десять лет, стараясь, сколько возможно, исполнять завещание нашей матушки. У нас есть и нищеприемница, в которой и теперь живут более десяти человек увечных и больных; пожалуй, завтра сходим к ним.

Заинтересовавшись книжкой Иоанна Лествичника, странник попросил показать эту книгу и, вернувшись в дом, расположился с барыней читать ее. Тут приехал барин. Увидев странника, он любезно его обнял, по-братски и по-христиански с ним расцеловался и повел в свою комнату со словами:

— Пойдем, любезнейший брат, в мой кабинет, благослови мою келлию. Я думаю, что она (он указал на жену) тебе надоела. Она, как увидит странника или странницу, или какого больного, то рада и день и ночь не отходить от них: во всем ея доме изстари такое обыкновение.

Они вошли в кабинет. Там было множество книг, прекрасныя иконы, животворящий крест во весь рост, и при нем было поставлено Евангелие. Странник помолился на эти иконы и сказал:

У вас, батюшка, здесь рай Божий. Вот, Сам Господь Иисус Христос, Пречистая Его Матерь и святые его угодники. А вот — их божественные, живые и несмолкаемые слова и наставления. Я думаю, вы часто наслаждаетесь небесною беседою с ними?

Да,— отвечает барин,— признаюсь, я охотник читать.

Какие же у вас здесь книги?

У меня много и духовных,— отвечал барин.— Вот целый годовой круг Четьи-Минеи, творения Иоанна Златоуста, Василия Великого, много богословских и философских книг, а также много и проповедей новейших знаменитых проповедников. Библиотека моя стоит мне тысяч пять рублей.

Странник спросил, нет ли у барина какой книжки о молитве, и барин достал толкование молитвы Господней «Отче Наш». Они занялись чтением. Вскоре пришла к ним барыня, принесла чай, а малютки притащили серебряное лукошко, полное какими-то сухими пирожками, каких странник от роду не едал. Это, очевидно, было печенье. Барин, взявши у странника книжку, подал ее барыне, и говорит:

— Вот, мы ее заставим читать. Она прекрасно читает, а сами будем подкрепляться.

Так они и пили чай под чтение барыни. После чтения пошли ужинать. За столом по-прежнему сидели с ними все люди: мужчины и женщины. И за столом благоговейное молчание и тишина. Поевши, все люди и дети стали молиться Богу, и странника заставляли читать акафист Иисусу Сладчайшему. По окончании молитвы служители пошли на покой. И странник с господами остались в комнате втроем. Тогда барыня принесла страннику белую рубашку и чулки. Странник, поклонившись в ноги, сказал:

— Не возьму я, матушка, чулок. Я их от роду не нашивал. Мы привыкли ходить всегда в онучах.

Барыня опять побежала, принесла свой старый кафтан тонкого желтого сукна и разрезала на две онучи.

Барин сказал:

Вот, у него, беднаго, и опорочки почти развалились,— принес новые свои башмаки большие, которые надевают сверх сапог (ботики) и говорит:

Поди вон в ту комнату, там никого нет и перемени с себя белье.

Странник переоделся в той комнате и опять вышел к господам. Они его посадили на стул и начали обувать. Барин стал обвертывать ноги онучами, а барыня стала надевать башмаки. Странник сперва не хотел было даваться, но они велели ему сидеть спокойно и сказали:

— Сиди и молчи. Христос умывал ноги ученикам.

Барыня осталась в покоях ночевать с детьми, а странник с барином пошли в сад в беседку. Им долго не спалось. Они лежали, разговаривая. Барин стал допытываться у странника, кто он такой, предполагая, что он из хорошего рода и только напускает на себя юродство. Странник же рассказал ему по чистой совести, что он происхождения простого, хотя и научен хорошо письму и чтению, а духовную премудрость получил от своего старца.

Тогда барин стал рассказывать ему об одной замечательной встрече. Два года назад пришел к ним нищий с паспортом отставного солдата, старый, дряхлый, почти нагой и босой; говорил он мало и так просто, как степной мужик.

Они поместили его в своей нищеприемнице. Дней через пять он сильно захворал, и они перенесли его в сад — беседку, и стали с женой ходить за ним и лечить его. Но он, видимо, приближался к смерти. Они приготовили его, позвали своего священника его исповедывать, приобщить и соборовать. Накануне смерти он встал, потребовал у барина лист бумаги и перо и попросил, чтобы дверь заперли и никого не впускали, покуда он напишет завещание своему сыну, которое и просил переслать после смерти, его в Петербург по приложенному им адресу.

Барин изумился, увидав не только прекрасный, изящный почерк, но и превосходно изложенныя мысли. Он просил разсказать умирающего историю его жизни. Тот, взяв с него клятву не открывать никому его тайны прежде его смерти, стал говорить: «Я был князь N.... имевший очень богатое состояние и проводивший самую пышную, роскошную и рассеянную жизнь. Жена моя умерла, а я жил с сыном моим, счастливо служившим капитаном в гвардии. Однажды, собираясь ехать на бал к одной важной персоне, я был сильно рассержен моим камердинером; не перетерпевши своего азарта, я жестоко ударил его в голову и приказал сослать его в деревню. Это было вечером, а на другой день камердинер умер от воспаления в голове. Но это с рук сошло, и я, пожалевши о моей неосторожности, вскоре и забыл об этом. Вот, проходит шесть недель, и умерший камердинер начал являться мне, прежде во сне; каждую ночь беспокоил и укорял меня, непрестанно повторяя: бессовестный, ты мой убийца! Потом я начал видеть и других умерших мужчин, коих я жестоко оскорблял, и женщин, коих соблазнил. Все они беспрерывно укоряли меня и не давали мне покоя до того, что я не мог ни спать, ни есть, ни чем-либо заниматься; совершенно истощился в силах, и кожа моя прильнула к костям моим. Все старание искусных врачей нисколько не помогало. Я поехал лечиться в чужие края, но, пролечась там полгода, нисколько не получил облегчения, и мучительные видения все жесточе умножались. Меня привезли оттуда едва живого; и я испытывал в полной мере ужасы адских мучений души, прежде еще отделения ея от тела. Тогда я уверился, что есть ад, и узнал, что значит он.

Будучи в таком мучительном состоянии, я осознал мои беззакония, раскаялся, исповедался, дал свободу всем при мне служившим людям и заклял себя на всю жизнь мучить себя всякими трудами и сокрыться в нищенском образе, дабы за беззакония мои быть последнейшим служителем людей самого низкого класса. Лишь только с твердостью я на сие решился, тут же и кончились беспокоившие меня видения. Я чувствовал такую отраду и сладость от примирения с Богом, что не могу вполне изобразить. Вот — здесь я также опытно узнал, что значит рай, и каким образом разверзается царствие Божие внутри сердец наших.

Вскоре я совершенно выздоровел, исполнил мои намерения и с паспортом отставного солдата тайно ушел из моей родины. И вот, уже 15 лет, как я скитаюсь по всей Сибири. Иногда нанимался у мужиков в посильныя работы, иногда Христовым именем прокармливал себя! Ах! При всех сих лишениях какое я вкушал блаженство, счастие и спокойствие совести! Это вполне может чувствовать только тот, кто из мучительного ада, милосердием Ходатая, переведен в рай Божий».

С завещания этого барин хранил список. Вот он:

«Во имя Бога в Троице прославляемого, Отца и Сына и Святаго Духа.

Любезнейший сын мой!

Уже 15 лет, как ты не видишь твоего отца, но он в безызвестности своей, изредка осведомляясь о тебе, питал к тебе отеческую любовь, которая заставляет послать к тебе и предсмерныя строки сии, да будут оне тебе уроком в жизни.

Тебе известно, как я страдал за мою неосторожность и невнимательную жизнь; но ты не знаешь, как блаженствовал в безызвестном моем странничестве, наслаждаясь плодами покаяния.

Я спокойно умираю у моего доброго и вместе у твоего благодетеля, ибо благодеяния, излитые на отца, должны касаться чувствительного сердца признательного сына. Воздай ему благодарность мою, чем можешь.

Оставляя тебе мое родительское благословение, заклинаю тебя помнить Бога, хранить совесть, быть осторожным, добрым и рассудительным, обращаться с подчиненными людьми, как можно благосклоннее и любезнее, не презирать нищих и странных, помня, что и умирающий отец твой в нищенстве и странничестве токмо обрел спокойствие и мир мучившейся душе своей.

Призывая на тебя благодать Божию, я спокойно закрываю глаза мои в уповании жизни вечной, по милосердию Ходатая человеков, Господа Иисуса Христа».

Отец твой.

Так они с добрым барином лежали, да и поговаривали. Странник спросил барина:

— Думаю, батюшка, вам не без хлопот и не без беспокойства со странноприемницей? Ведь, также много нашей братии странников ходят от нечего делать, или по лености к делу, да и шалят на дороге, как мне случалось видеть.

— Немного таких случаев было, все больше попадали истинные странники,— ответил барин.— Да мы еще более ласкаем и удерживаем у себя пожить таких шалунов. Они, поживши между добрыми нашими нищими, Христовыми братиями, часто исправляются и выходят из нищеприемницы смиренными и кроткими людьми. Вот — недавний сему пример. Один здешний городской мещанин до того развратился, что решительно все гоняли его палками от своих ворот, и никто ему не давал даже и куска хлеба. Он был пьяный, буйный и драчливый человек, да еще и воровал. В таком виде и голодный пришел он к нам; просил хлеба и вина, до коего он был чрезвычайный охотник. Мы, ласково принявши его, сказали: живи у нас, мы будем давать тебе вина, сколько хочешь, но только с тем уговором, чтобы ты, напившись, сейчас ложился спать, если же хотя мало забунтуешь и заколобродишь, то не только прогоним тебя и никогда не примем, но даже я сделаю отношение исправнику или городничему, чтоб сослать тебя на поселение, как подозрительнаго бродягу. Согласившись на сие, он у нас остался. С неделю или более действительно пил много, сколько хотел; но всегда по обещанию своему и по приверженности к вину (чтоб его не лишиться) ложился спать или выходил на огород, лежал там и молчал. Когда оно трезвлялся, братья нищеприемницы уговаривали его и давали советы, чтоб воздерживаться, хотя сначала понемногу. Итак, он постепенно стал пить меньше и, наконец, месяца через три сделался воздержанным человеком и теперь где-то нанимается и не ест втуне чужой хлеб. Вот, третьего дня он приходил ко мне с благодарностью.

— Какая мудрость,— думал странник,— по руководству любви совершаемая;— и он воскликнул:— благословен Бог, являющий милость Свою в ограде ограждения вашего!

Так проговорил странник с барином почти всю ночь. Потом прилегли всего часа на два или на полтора. Их разбудил благовест к заутрене. Они собрались и пошли. И, когда явились в церковь, барыня была давно тут со своими детьми. Слушали утреню, а потом вскоре началась Божественная литургия. Странник с барином и с его сынком стояли в алтаре, а барыня с малюткой у алтарного окна, чтобы видеть возвышение Святых Даров. Как они молились на! коленях и заливались радостными слезами во время чуда, так что странник, глядя на них, досыта наплакался.

Когда служба кончилась, господа, священник, слуги и все нищие пошли вместе к обеденному столу. Нищих было человек до сорока. Были и увечные, н ребята. Все сели за один стол в великой тишине и молчании.

Странник, запасшись смелостью, сказал барину:

В обителях читают жития святых во время трапезы. Вот, завелся бы такой порядок и у вас. В доме вашем есть, ведь, круг Четьи-Миней?

Маша,— сказал барин барыне,— в самом деле заведем такой порядок. Это будет предназидательно.

Св. Гора Афон. Русский Пантелеимоновский монастырь. Церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Интерьер.

В первый обед буду читать я, потом ты, там батюшка, а далее братия по очереди, кто умеет.

— Нет,— вставил свое слово батюшка,— слушать-то я люблю, а уж читать — увольте. Да нет совсем у меня свободного времени. Как прибежишь домой, так не знаешь, как изворотиться, все хлопоты и заботы. И то надо, и другое надо. Ребят куча, да 0и скота много. Целый день в суете. Тут уж не до чтения или поучения. Что я в семинарии вычитал, так и то давно забыл.

Странник, слыша такия слова священника, содрогнулся. А барыня схватила странника за руку и тихонько ему сказала:

— Батюшка это говорит по смирению. Он всегда так себя унижает, а он предобрейший и богоугодной жизни. Вот уже лет двадцать вдовый и воспитывает целую семью внучат, притом же часто и служит.

При конце обеда одной старухе из нищих сделалось дурно. Ее крепко схватило, и она застонала. Тут высказалось все сердоболие этих господ. Барин с барыней отвели ее в спальню и положили в постель. Барыня стала за ней ходить. Священник на всякий случай пошел за запасными Дарами, а барин приказал запрячь карету и поскакал за доктором в город. Все разошлись.

Странник заметил, что один из нищих, слепой, вес время что-то шепчет, и понял, что он творит, не переставая Иисусову молитву. С этим странником он согласился вдвоем продолжать путь в Тобольск и по дороге прочесть ему из своей книги «Добротолюбие» все, что относится до сердечной молитвы.

Вечером сам барин пришел звать всех ужинать. После ужина странник объявил, что со слепым отправляется в путь.1

Странник продолжал дорогу, прерванную пребыванием в этой семье, о котором он вспоминал, как о райской жизни. Барин с барыней с версту проводили их от своего жилища, и они распрощались.

Бывает так, что люди встретятся на короткое время, но духом сблизятся тесней, чем с людьми, с которыми видаются постоянно.

И над таким согласным переживанием вместе заветных чувств бессильны пространства и время. И в вечном Царствии эти люди встретятся и узнают друг друга.

***

От этих тихих картинок из жизни верующей зажиточной семьи перейдем в московскую Русь, ознакомимся с разсказами дворянина Осоргина о его матери, праведной Иулиании, которой подвиги во время великого русского голода по кормлению народа были выше описаны.

Калистрат Осоргин, побуждаемый сыновними чувствами, видел в своей матери совершеннейший идеал жены по понятию той эпохи, то есть женщину святую, и сохранил о ней память не только в назидание будущий поколениям, но н во свидетельство о своем благородном, любящем сердце.

Его записки о матери представляют любопытное явление в русской древней литературе. Оне делают честь нежному чувству этого древнего грамотея, и вместе с тем возстановляют в наших глазах нравственный достоинства древней русской женщины, которая и в тесном кругу своей скромной деятельности могла оказать столь благотворное влияние на своего сына и высотою своих душевных качеств возбудить в нем силу и работу чувства и воображения.

Иулиания была дочерью богатого служилого дворянина Иустина Недюрева. И он, и жена его Стефанида, рожденная Лукина, были нищелюбивы, благочестивы, имели много дочерей и сыновей, много богатства и рабов. Мать свою Иулиания потеряла по седьмому году, и ее взяла к себе в Муром мать ее матери, вдова Лукина, рожденная Дубенская, и воспитывала ее в течение шести лет до своей смерти. Умирая, она завещала своей дочери Араповой взять к себе племянницу. С ранних лет Иулиания отличалась послушанием, смирением и молчанием, стремилась к молитве и посту.

Тетка выговаривала ей за строгость ее жизни, а двоюродные ее сестры над нею смеялись:

— О, безумная, зачем в такой молодости плоть свою изнуряешь и красоту девственную губишь!

Ее чуть ли не насильно заставляли с утра пить и есть. Она старалась без споров, в молчании, отойти от них. Была же кротка, молчалива, не величава, от. смеха и всякой игры она удалялась, и, как ее сверстницы ни приглашали на свои игры и песни, она не приставала к их сборищу.

Она любила работу, и то была занята пряжей, то сидела, склонясь, над пяльцами; работе она посвящала и большую часть ночи. Она любила обшивать сирот, вдов и бедных, любила, чем могла, помогать нуждающимся и больным. Ближайшая церковь от усадьбы Араповых была в двух верстах. Поэтому в девичестве своем Иулиании ни разу не удалось побывать в церкви.

Как некогда великомученица Варвара, она была наставляема к добродетелям чрез какое-то внутреннее внушение. Не научившись книгам, не наставляемая духовными наставниками, она еще в девичестве соблюла все заповеди и, как бисер драгоценный, светилась среди тины. Как ни желала слышать она проповедь о Боге, но в ту пору ея жизни ни разу ей это не удалось. По шестнадцатому году Иулиания была выдана замуж за добродетельного и богатого дворянина Георгия Осоргина, жившаго в пределах Муромского округа. Венчались они в Осоргинской вотчине, селе Лазаревском, в церкви праведного друга Божия Лазаря Четырехдневнаго. Венчал их священник Потапий, впоследствии бывший в Муроме иноком и архимандритом. Этот священник научил молодых супругов страху Божьему, как жить мужу с женою в молитве, посте и милостыне.

У Иулиании были в живых свекор и свекровь. Видя благоразумие снохи, они поручили ей все домашнее хозяйство. Иулиания с детства имела обычай всякий вечер долго молиться и полагать земных поклонов сотню и более, и потом уже отходить ко сну. Приучила она к тому же и своего мужа.

Чистая сердцем, с тяготением к высшим областям духа, Иулиания скорбела, что не выпало ей на долю девственное житье. Но ее утешали слова: «Можно и в мире, с мужем живя, Богу угодить, и не всяк, постригаяйся спасется, но тот, кто сотворит монахов достойное. И кто в мире с женою живет и правит часть законную, лучше пустынника, не весь закон исправившего. Смиренный и добродетельный в мире удивителен».

И, живя в браке, Иулиания часто проводила жизнь иноческую.

Когда Георгия Осоргина вызывали на царскую службу — на два и три года, то, оставшись одна, получив свободу к подвигам, Иулиания проводила все ночи без сна, молясь Богу. Светильник ее не угасал всю ночь. Не отходила она от веретена и пялец и, продавая работу свою, деньги раздавала нищим. Все это делалось ею втайне. Знала об этом только одна маленькая рабыня, с которой она посылала милостыню нуждающимся. Днем ждали ее хлопоты по хозяйству. Как настоящая мать, заботилась она и о вдовах и сиротах; своими руками кормила и поила, омывала и обшивала. Все у нея в доме были одеты и сыты, и каждому она назначала дело по его силе и способности.

При грубости нравов слуг тогда называли и доселе не вышедшими из обихода уничижительными именами: Палашка, Машка, Мишка, Васька, — Иулиания, почитая в людях детей Божиих, никого не называла такими именами. Кроме того, лично для себя она не требовала ни от кого услуг. Никто ей не подавал воды на руки, никто не снимал с ног сапог, все она делала сама. Только, когда приходили гости, тогда служанки по заведенному порядку стояли около нее и служили. Но, по уходе гостей, она корила себя за это, говоря:

— Что я самая убогая, что предстоят мне такие же человеки, создания Божии?

Когда ей приходилось терпеть от непослушания, лености и грубости своих слуг, то она все принимала смиренно и, обвиняя сама себя, говорила:

— Сама я пред Богом всегда согрешаю, а Бог меня терпит. Что мне на них взыскивать, такие же люди, как и я. Хотя и в рабство нам их Бог поручил, но души их больше наших цветут.

Такое расположение к меньшей братии было в ней, потому что помнила эти слова Спасителя: «Не обидьте малых сих, ангелы бо их всегда видят лице Отца Моего небеснаго».

За свою снисходительность к слугам не раз бранили ее свекор и свекровь.

В несправедливых этих обвинениях; она искала утешения в молитве. Вообще же была духом непоколебима, возлагая свою надежду на Бога, на Пречистую Его Матерь и на святителя Николая, которого считала своим покровителем. Эта вера в своего помощника была в ней подтверждена чудесным образом.

Однажды ночью, во время отсутствия мужа, она встала на молитву. Тут дьявол навел на нее сильный ужас. В трепете легла она в постель, крепко окуталась одеялом и заснула. И видит она во сне темное полчище, которое требует от нее прекращения молитв и грозит ей смертью. Тогда возвела она очи свои к Господу я к Пречистой Богородице и воззвала о помощи к святителю Николаю Чудотворцу.

И немедленно явился пред ней святой Николай, держа в руках великую книгу. Он начал бить ею бесов, разогнал их всея, и как дым исчезли они без следа. Он поднял десницу свою, благословил Иулиа-нию и сказал:

— Дочь моя, мужайся и крепись, и не ужасайся бесовских прельщений, потому что сам Христос повелел мне хранить тебя от бесов и злых людей...

Проснувшись, Иулиания наяву увидела светлого мужа, который, как молния, вышел дверями ея покоя. Она вскочила, пошла за ним, но никого не видала Притвор был крепко по обычаю заперт.

Когда наступил голод, Иулиания, творя тайную милостыню, стала брать себе пищу для утреннего и полуденнего питания, которую и раздавала. Между тем, с детства она ела только дважды в день до обеда и между обедом и ужином ничего не ела. Тут свекровь стала говорить ей:

Радуюсь я, невестушка, что ты чаще стала есть, но дивлюсь, как меняются привычки твои. Когда хлеб был в изобилии, мы не могли тебя приучить к раннему и послеобеденному питанию. Теперь же настал голод, а ты берешь себе и завтрак, и полдник.

Когда я еще не родила детей, — отвечала Иулиания, чтобы скрыть причину своей жадности, — тогда мне не хотелось есть. А, как пошли у меня дети, я обессилела и не могу досыта наесться. И не только днем, но и ночью мне часто хочется есть, а стыдно просить у тебя.

Слова эти порадовали свекровь, и она стала посылать ей пищу и на день, и на ночь. В доме у них оскудения не было, так как от прежних лет было скоплено много зерна. Иулиания сама не ела посылаемую пищу, а приберегала ее и раздавала нуждающимся.

Исполняла Иулиания дело христианской любви и относительно покойников. Когда кто-то из нищих умирал, она нанимала обмыть его, покупала «умиральные ризы» и посылала на погребение его деньги и потом долго молилась об этих усопших.

Некоторое время свирепствовала в тех местах язва, которой дали название «пострел». Многие боялись заразы и не пускали к себе зараженных пострелом. А Иулиания тайно от свекра и свекрови мыла в бане больных, и Бог ее молитвами помогал им.

В глубокой старости, упокоенные до конца доброй невесткой, скончались свекор и свекровь Иулиании, приняв монашество. И долго устраивала она по ним поминки, питая иноческий чин, нищих, вдов и сирот и сорок дней рассылая милостыню по темницам.

Всего у Иулиании было десять сыновей и три дочери. Четверо сыновей и две дочери померли в младенчестве, а шесть сыновей и одну дочь она воспитала.

Один из взрослых детей был убит рабом, а другой сложил голову на царской службе. Смиренно понесла она эти потери, не вопила и не рвала на себе волос, как делали другие женщины. Но днем поминала детей своих милостынею, а ночи простаивала на молитве, слезно моля Бога отпустить им грехи.

После этих потрясений Иулиания стала умолять мужа отпустить ее в монастырь, и он долгими мольбами отговорил ее, приводя ей выдержки из святых отцов, в которых указано, что родители не могут оставлять неподросших детей своих ради монашества.

Согласилась Иулиания с уговором мужа, но просила его не иметь с ней супружескаго союза. И, как птица из сетей, вырвалась она к любимым подвигам, отвергши мир. Воздержание свое она теперь усугубила. Все пятницы проводила вовсе без пищи, затворившись одна в уединенной клети и там упражняясь в молитве. В понедельники и среды питалась однажды в день сухоядением без вареного. По субботам и воскресеньям ставила в своем доме трапезу духовенству, вдовам и сиротам, и тогда, чтобы не оскорблять гостей, выпивала с ними сама чарку вина. Спала она с вечера только час или два, и отдых ее был жесток. Ложилась она на печи, без постели, кладя под себя дрова острой стороной к телу. Дрова же служили ей и подушкой, а под ребра клала она железные ключи. Немного поспав, вставала она на молитву и проводила в ней всю ночь до заутрени. Потом шла она к заутрене и к литургии, употребляя день на свое хозяйство и на надзор за рабами.

Провинившихся вместо наказания она исправляла поучениями от Божественнаго Писания. Хотя сама она грамоту не разумела, но любила слушать чтение Божественных книг. И все слышанное усваивала себе, и все непонятное толковала, как премудрый книжник, и любила говорить о том, какими делами можно умолить за себя Бога, и как подражать житию прежних святых. И при этих беседах по иссохшим от подвига ланитам ея катились слезы.

Пораженный воспоминаниями о таких подвигах мирской женщины, описатель жития ее, любящий сын, восклицает:

— И где говорящие, будто в миру нельзя спастись? Не место спасает, но ум и изволение к Богу, Адам и в раю, яко в великом отишьи, утопился, а Лот в Содоме, как в морских волнах, спасся... Скажут, что нельзя среди чад спастись. А вот, блаженная Иулиания и с мужем прожила, и детей рождала, и рабами владела, а Богу угодила, и Бог прославил ее.

Так десять лет прожила Иулиания с мужем, как монахиня. Муж скончался, и долгими ночами молила Иулиания Господа о душе супруга своего: поревновала, говорит составитель жития ее, Иулиания благочестивой Феодоре царице и прочим святым женам, которые по смерти о мужьях своих Бога умолили...

«И с того времени пост к посту приложила и молитву к молитве, и к слезам слезы и милостыню паче меры показала».

Случалось, что ни одной сребряницы в доме ея не оставалось, и она занимала и обычную милостыню нуждающимся подавала, и ежедневно ходила в церковь на молитву. При наступлении зимы выпрашивала Иулиания у детей своих на теплые одежды, но и то все раздавала нищим, сама же оставалась без шубы. Сапоги надевала она на босые ноги и под подошвы вместо стельки — орехи, скорлупу и острые черепки подкладывала для удручения тела.

Что в такой старости тело свое томишь? — говорили ей знакомые.

Разве не знаете, — отвечала старица, — что тело душу убивает? Убью сама тело мое и порабощу его, да спасется дух мой... не достойно страдание нынешнего века против будущей славы... Сколько усохнет тела моего, того же не будут есть черви в оном веке.

Было ей и таинственное указание того, насколько угодна молитва ее к небесам. Настала как-то такая стужа, что земля трескалась от мороза, и Иулиания оставалась молиться дома. И был голос священнику в той церкви праведнаго Лазаря от иконы Богоматери: «Иди и рцы милостивой вдове Иулиании — ради чего не приходит в церковь? И домашняя ея молитва приятна, но церковная выше. Почитайте Иулианию: Дух Святый почивает на ней...»

И, когда по зову священника, Иулиания пришла в церковь и со слезами молилась и прикладывалась к иконе Богоматери, тогда великое благоухание распространилось по церкви и по всему селу. И стала Иулиания уже ежедневно ходить в церковь на молитву.

Была в ее доме «отходная храмина» для дальних гостей. Туда по вечерам удалялась она для молитвы. Однажды стало стращать ее там бесовское полчище и она позвала снова на помощь заступника своего Николая Чудотворца. И явился ей вдруг святитель с великой палицей в руке и разогнал бесов. Была же им вообще она страшна, потому что, не переставая, творила Иисусову молитву, не выпуская из рук четок: ела ли она, или пила, или что делала.

Сын свидетельствует, что даже во время сна ее уста шевелились, и грудь вздымалась молитвенными вздохами, и во время сна рука передвигала зерна четок.

Выше было разсказано о подвигах Иулиании во время великого голода.

Перед преставлением своим она заболела двадцать шестого декабря, и была больна шесть дней. Но болезнь ея была особенная. Днем она лежала на постели и творила, не переставая, молитву, а ночью сама вставала и молилась, никем не поддерживаемая. И рабыни говорили:

Не вправду хворает: днем лежит, а ночью встает и молится.

Что вы осуждаете меня, — говорила она, — разве не знаете, что от больного Бог ждет молитв?

На рассвете второго января 1605 года позвала она своего отца духовного Афанасия и приобщилась животворящих Тайн Тела и Крови Христовых. Ceia она на одре своем, позвала детей и рабов, и всех крестьян села своего, наставляя их любви, молитве, милостыни, прибавила о том, о чем мечтала с юности, и что ей не далось: «Желанием возжелала я великого ангельского образа еще от юности моей, но не сподобилась по грехам моим. Так угодно было Богу, слава праведному суду Его».

Велела Иулиания раздуть кадило и вложить в него ладан, простилась со всеми, легла, трижды перекрестилась, обвила четки около руки и сказала последнее слово: «Слава. Богу за все. В руце Твои предаю дух мой. Аминь».

И видели все в час разлучения души ее от тела на голове ее золотой венец и белое покрывало. Положили ее в клеть. В нрчь все видели горящие свечи, и весь дом наполнился благоуханием.

Все это происходило в Нижегородской вотчине, и ночью она явилась одной рабыне с приказом, чтобы везли ее в пределы Мурома и погребли у церкви святого Лазаря друга Божия, подле ее мужа. Многотрудное тело ее положили в дубовый гроб и похоронили в Лазаревской церкви.

Когда хоронили сына ее Георгия, то, копая ему могилу, нашли тело Иулиании, кипящее благовонным миром.

Вот правдивое житие мирской праведницы времен московской Руси.

____________________

1 Взято из книги «Откровенные рассказы странника своему духовному отцу».

(продолжение следует).

Другие статьи автора:

← Предыдущая статья   |   Выпуск 10 (02.07.1993 г.) . Содержание   |   Следующая статья →
← Предыдущая статья в этой рубрике   |   Следующая статья в этой рубрике →