СЕМЕЙНОЕ ЧТЕНИЕ

Е. Поселянин

Идеалы христианской жизни

(продолжение)

Молитва

Молитва есть возношение души человеческой к Богу, устремление к небу, стояние перед Ним с таким чувством, как будто бы Бог перед человеком находится, откровение перед Богом своих мыслей, чувств и желаний, живая просьба о том, что человеку важно и нужно, и наконец, — это бывает в случаях чудотворений, — в дерзновении веры пользование силами вседержительства Божия для получения желаемого.

Виды молитвы чрезвычайно разнообразны, как разнообразны движения души человеческой.

Начиная от молитвы школьника, который желает получить хорошую отметку за сегодняшний урок, и до немого славословия великого пустынножителя, который выйдя из своей пещеры в звездную ночь, подняв к небу благодарный взор, окруженный картиной этой, где в одну красоту слились беспредельные пустыни и сияющий небесный свод, — струит пред Богом благоуханием своих вечно юных свежих восторженных чувств: все это будет молитва. Но какое разнообразие в этом содержании и выражении молитвы!

Тот всегда пребывает в молитвенном духе, почерпая в нем неизъяснимое счастье и покой,— кто чувствует свою во всем от Бога зависимость и жаждет, чтобы во всякую минуту жизни было ему ясно, что — все горе и радость, удачи и испытания, — подает ему непосредственно сам Бог.

В жизни тех людей, которых по преимуществу можно назвать Божиими детьми — всякий проницательный наблюдатель различит одно обстоятельство. Все главное в жизни этим людям достается по упорной молитве: Господь показывает, что Он и только Он, всем их снабжает, обо всем в их жизни промышляет.

Так, пока сверстники отрока Варфоломея, будущего преподобного Сергия Радонежского, легко усваивали себе грамоту, Варфоломей, несмотря ни на какие старания, сколько бы ни учился, не мог одолеть книжной премудрости. Горячо он молился Богу, и Господь через явленного ангела послал ему великую премудрость.

И мы в миру постоянно видим людей, которым все, чего они в жизни ни желают, достается путем больших и неотступных молитв.

Сколько, например, молодых девушек выходит замуж чрезвычайно легко, едва окончив образование, или даже до окончания его, встречают своих суженых среди ряда неожиданных обстоятельств.

Бывает иначе. Бывает так, что девушка, выдающаяся красотой, умом, образованием, мечтающая — как мечтает всякая нормальная женская душа — о семейном очаге, по каким-то необъяснимым причинам не может сыскать себе, как говорится, судьбы. Происходит что-то житейски непонятное и необъяснимое.

Она нравится, производит сильное впечатление, о ней мечтают, а между тем она продолжает жить в одиночестве, тогда как у ее подруг гораздо менее, чем она, интересных, давно многочисленная семья. Или люди, которым она сочувствует, и они сочувствуют ей, умирают, или их каким-нибудь образом отбрасывает от нее судьба. Или те люди, которые о ней думают, и о которых она, в свою очередь, думает, не смеют ей сказать слов признания, как она не смеет ободрить их. Как много на этой почве происходит невидных драм женской души!

И вот тут остается два исхода: или примириться с мыслью, что мирское счастье не для нее, и сосредоточить жизнь свою в Боге, или вымаливать себе это счастье.

В одном из романов известного романиста Маркевича выведен тип богатой невесты высшего московского круга, Сашеньки Лукьяновой. Мать ее против брака с человеком, которого она любит, кроме того, этот человек уезжает на войну. Что остается бедной девушке, кроме молитвы за своего суженого? И она молится. Есть в Москве далеко не всем известная святыня — чудотворный образ Спасителя, в часовне у кремлевских Спасских ворот. К этому образу ходит Сашенька, — и вымаливает возвращение жениха и свое счастье.

И много в жизни есть таких людей, которым все то, что другим дается даром, без усилий, — им приходится брать с бою, вымаливать.

Но это вымоленное, выстраданное, выплаканное счастье бывает необыкновенно прочнее счастья, доставшегося даром. Но бывает и так, что счастье не дается душе несмотря ни на какие молитвы.

Когда на то нет Божьего согласья,
Как ни страдай она, любя,
Душа, увы, не выстрадает счастья,
Но может выстрадать себя!
Душа, душа, которая всецело
Одной заветной предалась любви
И ей одной дышала и болела,
Господь тебя благослови!
Он милосердый, всемогущий,
Он греющий Своим лучом,
И пышный цвет, на воздухе цветущей,
И чистый перл на дне морском.

И тогда душе, отвергнутой миром — отвергнутой тем, кто в мире был ей всего дороже, за кого она была готова распяться — остается только Христос: как это иногда кажется малым, как это для того, кто на себя испытал бесконечно!

И, все-таки молитва, состоящая в том, чтобы у Бога себе что-нибудь выпрашивать, есть наименее высокая молитва.

Однако и ее Христос ублажил, и на примере жены Хананейской показал, как нужно молиться, с какой неотступностью нужно выпрашивать у Бога то, что нам кажется нужным.

Первоначальный отказ, который услышала от Христа жена Хананейская, молившая об исцелении своей дочери, был жесток. Конечно, прежде чем прибегнуть к помощи Христа, жена Хананейская испробовала все доступные ей способы. Состояние ее, в котором она пришла ко Христу, было состоянием крайнего отчаяния, перемежавшегося порывами надежды.

И вот, она увидела этого Пророка. Он пред нею. Он ее слышит. И она вопиет. Вопиет всею силою своего страдания, всем накопившемся горем, вопиет со всем обострившимся чувством матери, которая, как львица, защищает жизнь и счастье своего ребенка. А что же Он, — Он, в Ком положена последняя надежда, Кто один только и может сделать что-нибудь для спасения дочери, которую она защищает своей грудью?

Он молчит. Он, плачущий над чужими страданиями тут, перед этим страданием, молчит, Он застыл, окаменел, неподвижен.

И, обезумев от силы своего разочарования, от крушения своей поруганной надежды, она удваивает крики... О, эти дикие крики любви, страдающей страданиями близких еще сильнее, чем страдают они сами, это крики, когда рушится последняя надежда, и впереди нет просвета...

Хананеянка вопиет. Происходит то, что, выражаясь грубо, у нас назвали бы уличным скандалом. Это утомляет апостолов, как ни привыкли они к проявлению резких чувств — и они обращают на женщину внимание Господа: «отпусти ее, яко вопиет вслед нас».

И крики женщины при этих словах разом замирают. Она видела движение апостолов, указывавших на нее. Сейчас поднимутся на нее очи Пророка. Сейчас раскроются вещие уста, чтоб говорить с ней.

Но очи Христа не поднялись на хананеянку. Он не взглянул на нее, словно не сердце, истекающее кровью билось в ту минуту у Его ног. А слова, раздались такие, какие лучше бы ей не слышать: «Не достоит отъяти хлеб чадом и поврещи псом». Когда по обнаженным нервам ударят кнутом, в открытую рану станут лить кипящее масло, оно не может быть больнее того, как пали на сердце хананеянки эти ужасные слова... Искать милосердия, — и дождаться такого ответа!

Быть может проклятия готовы были сорваться с уст этой женщины, нашедшей у Христа вместо отклика только ожесточение своих страданий, но сердце человеческое имеет свои тайны. Вера вдруг вспыхнула в ней с неведомой силой и исторгла у нее тот великолепный крик, то слово, которое осталось жить в веках: «Ей, Господи, яко и пси едят от крупин, падающих с трапезы господей своих».

— Я не приравниваю себя, — как бы говорила она, — к людям и не как человек прошу помощи, а как живое существо в безграничном страдании. Добрые люди милуют и скотов: со скотами пожалей и меня...

Молитва хананеянки не только услышана, но Христос указал на эту молитву, как на образец, всем людям. Состояние, которое переживала хананеянка хорошо известно многим верующим людям.

Месяцами, годами, десятилетиями человек просит чего-нибудь у Господа, просит немногого, не трудного, а понятного, законного, легко исполнимого: просит тщетно и не получает. Такому человеку должно утешать себя благим примером жены хананейской и твердо помнить притчу о судье неправедном, который исполнил просьбу бедной вдовы — по неотступности ее. Никогда молящемуся о чем-нибудь не надо забывать тех слов, какими Христос заключил эту притчу Свою о судье неправедном. Судья неправедный решил удовлетворить просьбу женщины, говоря себе: «Эта вдова не дает мне покоя. Защищу ее, чтоб она не приходила больше докучать мне».

«Слышите, — изрек Господь после этой притчи, — слышите, что говорит судья неправедный... Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их?»

Два положения можно вывести из этих слов Христа. Первое, что, желая получить что-нибудь от Господа, надо вопиять к нему «день и ночь». Второе — что не надо отчаиваться в молитве, несмотря на то, что Господь «медлит» с защитой.

О неотступности молитвы опытнейший известный петербургский почивший протоиерей Алексей Петрович Колоколов так наставлял своих духовных детей:

— Вы ищете помощи Богоматери. Так идите в Казанский собор, и стоя пред чудотворным ликом с таким чувством, как если бы вы стояли воочию пред самой Богоматерью, говорите Ей: «Владычице, Ты должна мне помочь, потому что я не отступлю от Тебя. Я приду к тебе с моей просьбой и завтра, и послезавтра, и буду ходить всякий день весь год и буду ходить многие годы. Я не отойду от тебя пока не получу желаемого».

Ведь то, что предлагает тут о. Алексей, есть то же самое, что делала женщина притчи со судьей неправедным, с той разницей, что женщина имела дело с бессердечным корыстолюбивым и подкупным человеком, — тогда как пред молящимися Богоматери стоит Та, Которой Христос на кресте заповедал заботиться о людях как о детях Своих.

Христос сказал, что если кто, имея веру, с горчичное зерно, скажет горе: «передвинься и бросься в море», и при этом не усомнится в сердце своем, то исполнится то слово его.

Среди преданий о великих аскетах, сохраняется рассказ о человеке, дышавшем такой верой, что во время рассказа, когда он дошел до слов: «и если горе этой сказать: передвинься», — гора заколебалась так, что ему пришлось другим словом остановить гору.

Хранится и другое предание о том, что некая блудница, с верою помолясь, воскресила мертвеца. В наши дни, примером молитвы, которая доходит до Бога и творит чудеса, был о. Иоанн Кронштадтский. Тот, кто видел его молящимся не забудет этой молитвы. Воочию предстоя перед Богом, он как бы наступал на Него, уже не прося, а требуя исполнения молитвы своей, как наступала на Христа жена хананейская со своею неотступною просьбою, хватался за ризы Христовы, как схватила их некогда жена кровоточивая, и не выпускал их.

Часто, когда он приезжал в дом, то пред началом молебна приглашал присутствующих помолиться с собою, воспламеняя веру их несколькими простыми, но огнедышащими словами. Например, скажет бывало: «Будем молиться Ему, веруя, что Он не может нас не услышать. Не может не услышать нас потому, что мы тут стоим перед Ним, как созданные — пред своим Творцом, как искупленные пред своим Искупителем, как дети, перед своим Отцом».

Если, с одной стороны, молитва о чем-нибудь может продолжаться годами, — «день и ночь», то бывает много случаев исполнения такой молитвы, которую можно назвать молниеносной.

Человек, который тонет и бывает спасен своей молитвой — много ли имеет времени для молитвы? Это более воспоминание о какой-нибудь дорогой ему святыне, о каком-нибудь близком сердцу небожителе. Во всяком случае это мгновения.

В Царском селе, в придворной Знаменской церкви, стоит прославленная многими чудесами византийского происхождения, весьма значительных размеров, икона Знамения Богоматери.

К этой иконе имела большую веру смоленская помещица Екатерина Ивановна Дудинская. У нее был сын, флотский офицер. Отправляя его в Черное море, в назначенное ему плавание на военном судне «Ингерманланд», она с сыном приехала к иконе, отслушала молебен и потом, став перед образом на колени, воскликнула в слезах: «Царица Небесная! Тебе поручаю сына моего и на тебя вся моя надежда: Ты возвратишь мне его и со дна моря...» Во время плавания корабль этот, как известно, был застигнут страшной бурей и подвергся совершенному крушению — так что весь экипаж его был поглощен волнами. В числе прочих несчастных и сын Дудинской был выброшен волнами за борт. Предчувствуя неизбежную смерть, он вдруг вспомнил о Царскосельской иконе святой и с верою призвал на помощь Матерь Божию, мысленно взывая к Ней: «Царица Небесная! Мать моя просила Тебя обо мне, спаси меня для нее...» Вслед за этим волна морская так сильно ударила его, что он лишился чувств и памяти. Когда же пришел в сознание, то увидел себя на берегу морском и сладостно благодарил милосердную Владычицу за свое спасение.

Вот пример молниеносной молитвы. Подобно тому, как в приведенном выше рассказе об избавлении митрополитом Филаретом, уже после смерти его, от бурана в киргизской степи московского жителя был такой же пример молниеносного воспоминания.

Как ни упорна должна быть та молитва, в которой люди испрашивают себе каких-нибудь благ, но и эта молитва должна быть проникнута тем духом, который на духовном языке называется рассуждением. «Рассуждение» в молитве будет преданием себя воле Божией, будет если не словами произносимое, то содержимое в чувстве условие: «Не как я хочу, но как Ты, Господи». Так молился и Христос до кровавого пота в саду Гефсиманском, «Господи, если возможно, то пусть идет чаща сия мимо, впрочем не так, как я хочу, а как Ты».

И, когда мы молим Господа об избавлении от чего-нибудь, что нам кажется невыносимым, или молимся о даровании чего-нибудь, что нам кажется не только для жизни, но и для духа нашего, для нашего самоусовершенствования крайне необходимым, — всегда мы должны держать в чувстве эти слова: «впрочем, не как я хочу, а как Ты, Господи». И эта покорность воле Божией, в том случае, если Господь не снимет с нас креста, на нас возложенного, и не ниспошлет нам того, чего мы желаем, это смирение пред волей Божией даст нам силу нести этот крест, терпеть отсутствие того, о чем мы молились и не получали и быть при этом спокойными. Молиться и требовать себе чего-нибудь безусловно, наступать на Господа, подобно жене хананейской, можно лишь в том, что служит на нашу духовную пользу: это когда мы молимся о даровании духовном, а не о чем-либо вещественном.

Мы можем безусловно просить Бога, чтобы Он дал нам чистоту помыслов, чувств и жизни. Мы можем просить Бога безусловно, чтобы Он влил мир в наше бурное сердце. Мы можем просить безусловно Бога о том, чтобы Он привлек к Себе сердца близких для нас людей, далеких от Него. Мы можем безусловно просить Господа: «Имиже веси судьбами — аще хощу, аще не хощу, спаси мя» — одним словом, мы можем просить безусловно Бога обо всем, что служит к пользе душевной, что услаждает пути наши к вечности.

Но можно ли просить Бога, не желая при этом сообразоваться с Его волей — богатства, когда, быть может, для души нашей полезнее, чтобы мы жили в бедности? Можно ли требовать от Бога — и роптать на Него, если Он не посылает нам просимого, — чтобы нас полюбили те люди, сочувствия которых мы жаждем, когда быть может, для души нашей полезнее, чтобы нас томила эта тоска неразделенной привязанности? Можно ли просить у Бога — не робко и смиренно высказывая Ему свои желания, как доверчивый ребенок рассказывает свои мечты матери, — а настойчиво, безусловно этого от Него требуя: можно ли просить устройства, тех или иных обстоятельств жизни к нашему удобству и удовольствию, когда, быть может, эти удобства и эти удовольствия только погубят нас в духовном смысле?

А у большинства из нас такой именно взгляд на молитву: не так на счастье беседы с Богом, счастье, проистекающее от высоты Того, с Кем беседуешь, от лучезарной Его святыни, от божественных Его свойств. Взгляд на молитву, в большинстве случаев у нас такой, что это средство заставить Бога поступить по нашему желанию, так что мы как будто становимся распорядителями своей судьбы, а Бог работником для нас, и молитва в таком случае является каким-то приказанием в небесной конторе по устройству земных дел.

Не получаем потому, что не просим, а если просим, то худо просим. Конечно, просить у Бога можно всего. И правильнее всех поступает тот, кто обращается к Богу со всеми решительно нуждами — крупными и существенными, мелкими и, может быть, пустыми, рассказывает Ему самого себя, так, как мы это делаем в отношении ближайших своих довереннейших друзей. И люди, делающие это в простоте сердца, раз навсегда определили себе, поставили себе надежду, что Бог Сам разберется в их прошениях, а они без ропота с благодарностью примут исполнение молитвы и терпеливо понесут неисполнение ее.

И эти люди далеки по настроению своему от тех, которые вопиют к Богу: «Подай, подай, я требую, я не желаю исполнения Твоей воли, я ищу в этом деле воли своей. Подай мне, так как я прошу».

И Бог иногда подает людям по таким их безрассудным прошениям. Но из этого вымаливания, так сказать, самоуправного, без этой смягчающей всякую истинно христианскую молитву мысли: Да будет воля Твоя, часто ничего, кроме дурного, не выходит. У одной высокопоставленной семьи в Петербурге умирал единственный сын, мальчик четырех лет. Положение было таково, что врачи, окружавшие его постель, объявили его совершенно безнадежным, определяя заранее час смерти...

В эту ужасную ночь мать ребенка стала молиться одною из тех молитв, когда от Бога требуют чего-либо, как от наемника, когда не только умышленно забывают, но намеренно вычеркивают это чувство смирения пред Божией волей. Молитва была услышана. Мальчик остался жить. Но дальнейшие обстоятельства показали, что было бы лучше, если бы мать смирилась, и отдала Богу своего ребенка добровольно, когда Он его к себе призывал.

Болезнь отозвалась на мозге ребенка. Он не мог получить систематического образования сообразно своему положению, а материнское баловство усиливало его лень. Из него, как говорится, ничего не вышло. Чтобы поставить его к какому-нибудь делу, его поселили в одном из родительских имений, чтобы там, как бы он ни плутал, он не мог натворить много бед.

Там он сошелся с одной из бывших горничных своей матери, безобразной, необъятной толщины, девицей на пятнадцать лет его старше, с лицом изрытым оспой и на ней женился. Какой удар для самолюбия матери, блиставшей в свете и происходившей из громкой титулованной фамилии. Рябая жена приучила его пить, и немного за тридцать лет, никому ненужный, он скончался от болезни почек, приобретенной путем алкоголизма, быть может, без горя для матери, которая его вымаливала.

Можно лишний раз вспомнить о матери в одном из рассказов графа Л. Н. Толстого. Эта мать в ночь после смерти маленького сына, которого она отбивала от болезни, ради которого она потрясала небо своими молитвами, засыпает в чувстве жестокого ропота на Бога и видит сон. Она видит отдельный кабинет ресторана, остатки роскошного ужина,, бесстыдно разодетых женщин и среди них ожиревшего человека с тусклым взором, с еле заметными следами человеческих мыслей и чувств. И в этом человеке она с ужасом узнает только что умершего своего ребенка... Вот, от какой беды и судьбы избавил Бог этого ребенка.

Существует еще рассказ о том, что некая скорбная мать вымаливала тоже без подчинения себя воле Божией. И вдруг, пред мысленным взором ее мелькнула виселица, и голос в ее сердце произнес: «будет повешен». Мальчик остался жив, но впоследствии был повешен, как государственный преступник.

Да, есть молитвы, когда сухие глаза, в которых нет слез, впираются в лики иконы с какой-то жестокостью и почти ненавистью, когда слова молитвы вылетают из стесненной груди и руки сжимаются в кулаки, когда человек дрожит всем телом, когда вообще настроение души таково, как у нищего, назойливо бегающего со своим жалобным припевом за прохожим, который не хочет или не может ему подать. Такую молитву можно назвать гневной молитвой. Куда выше ее молитва тихая, умиленная, молитва смиренная.

Как-то на днях мне пришлось войти под вечер под темные своды Исакия. Сгущавшийся сумрак короткого дня оставлял всю громаду совершенно темной, так что еле можно было различить дорогу. Только свечи, горевшие перед Корсунской иконой, помогали найти путь. Пред этой иконой стояла на коленях молодая, нарядная женщина и плакала. То отнимая руки от глаз, она подымала их на лик, где юная Дева обеими руками нежно держала у ланиты Своей головку Младенца, то опять, прижимая руками платок к глазам беззвучно плакала так, что тело ее вздрагивало.

Лежал ли у нее дома больной ребенок, и доктора на вопросы встревоженной матери давали уклончивые ответы, которые тяжелее смертного приговора, была ли это девушка, которая любила и не видя себе отклика, и только что узнала, что любимый человек объявлен чьим-то женихом, была ли это молодая жена, вся сосредоточившаяся в целом и чистом чувстве к мужу и только что узнавшая о его измене с какой-нибудь недостойной женщиной? Но она пришла сюда для того, чтобы рассказать Богу, как ей трудно и невыносимо, и, не упрекая Бога за ниспосланное ей несчастье, просила сил претерпеть до конца.

И вот, именно в этой молитве бывает великая сила, которая, если не всегда изменит обстоятельства, из которых сложилось горе, то даст душе возможность пересилить себя и бодро, не показывая людям своего горя, нести ниспосланный крест...

Выше говорилось о том, что Богу возможно исповедовать в простоте сердечной все свои желания, молиться Ему обо всем, чего хочется сердцу, не разбираясь в том, высок ли и законен ли предмет наших пожеланий.

Конечно, тут возможны разные ступени искренности и сознательности. Целая пропасть отличает молитву шаловливого мальчугана, который не успел приготовить свой урок и, дрожа от страха, молится, чтобы его учитель не вызвал, целая пропасть отделяет такую, хотя и не имеющую под собой вполне законного основания, но все же бесхитростную и искреннюю молитву, с отдаленным сознанием, что никому зла от его незнания не будет — от молитвы ханжи-ростовщика, который, собираясь опутать кого-нибудь своими сетями, как паук опутывает муху паутиной, ставит пред ростовщичьей операцией свечи пред чудотворным образом, заглушая этим религиозным актом — несомненно бродящее в его мозгу сознание, что он пьет людскую кровь!

В старину итальянские бандиты, отправляясь на грабежи ставили свечи перед статуями Мадонны, тоже прием своеобразный. Но разберемся в вопросе, лучше бы было, если бы эти люди не прибегали в своих низких делах к таким приемам?

Нет, едва ли бы это было лучше. И в таком разбойнике, и в таком ростовщике тлеет известная Божья искра. Эта искра может ярко разгореться. Среди апостолов были мытари, и некоторые из наших святых до обращения бессовестно притесняли людей. А стали они потом великими милостивцами.

Один проповедник высмеивал человека, который был обвинен в убийстве. Представлялось важным выяснить, где был убийца с утра и чем он закусывал, когда, придавая себе куражу, он выпил. Его спросили, чем он закусывал не колбасой ли, но этот вопрос его обидел, и он сказал:

— Разве я басурманин, чтобы есть в пост колбасу — я рыбкой закусил.

— Вот, видите, — выводил свое заключение проповедник, — до чего дошел человек: посты соблюдает, а души христианские губит.

Едва ли следовало так говорить. Надо было сказать: «Посмотрите, вот, как и в преступнике, в те даже минуты, когда он идет на преступление, тлеют Божьи искры. В этом человеке покорность обычаям Церкви была так велика, что он не посмел нарушить поста и в эту минуту, когда шел на преступление».

Старец Серафим Саровский всегда носил на плечах своих Евангелие, кладя его в свою суму поверх песку и каменьев, какими эта сума была набита.

Конечно, помимо напоминания себе о благом иге Христовом, словах Евангельских, которое он нес на себе всю жизнь, старец знал, что слова Евангелия сами по себе имеют охраняющую силу. Один капитан признавался в том, как был исцелен от пьянства чтением Евангелия.

«Я с молодых лет служил в армии, а не в гарнизоне, знал службу и любим был начальством. Но лета были молодые, приятели тоже, я по несчастию и приучился пить: да под конец так, что открылась запойная болезнь, когда не пью, так заправский офицер, а как запью, так недель шесть в лежку. Долго терпели меня, наконец, за грубости шефу, сделанные в пьяном виде, разжаловали меня в солдаты на три года, с перемещением в гарнизон, а если не исправлюсь, не брошу пить, то угрожали строжайшим наказанием. В этом несчастном состоянии я сколько ни старался воздержать себя и сколько от сего не лечился, никак не мог покинуть моей страсти, а потому и хотели переместить меня уже в арестантские роты. Услышав это, я не знал, что с собою делать.

В одно время с раздумьем сидел в казармах. Вдруг вошел к нам какой-то монах, с книжкой для сбора на церковь. Кто что мог — подали. Он, подойдя ко мне, спросил, что я такой печальный. Разговорившись, я пересказал мое горе, монах, сочувствуя моему положению, начал: „Точно то же было с моим родным братом, и вот, что ему помогло: его духовный отец дал ему Евангелие, да и накрепко приказал, чтобы он, когда захочет вина, то ни мало не медля прочел главу из Евангелия, если и опять захочет, то и опять читал бы следующую главу. Брат мой стал так поступать, и в непродолжительное время страсть к питью в нем исчезла, и теперь вот уже пятнадцать лет капли хмельного не берет в рот. Поступай-ка и ты так, увидишь пользу. У меня есть Евангелие, пожалуй, я принесу тебе".

Выслушав его, я сказал, что где же помочь твоему Евангелию, когда никакие мои старания, ни лекарственные пособия не могли удержать меня? Я сказал это так, потому что никогда не читывал Евангелия. Не говори этого, возразил монах, уверяю тебя, что польза будет. На другой день, монах, действительно принес мне вот это Евангелие. Я раскрыл его, посмотрел, почитал и говорю: не возьму я его, тут ничего не поймешь. Монах продолжал меня убеждать, что в самых словах Евангелия есть благодатная сила.ибо писано в нем то, что Сам Бог говорил. „Нужды нет, что не понимаешь, только читай прилежно. Один святой сказал: если ты слова Божия не понимаешь, то бесы понимают, что ты читаешь и трепещут. А ведь страсть пьянственная непременно от бесов. Да вот тебе еще скажу: Иоанн Златоустый пишет, что даже сама храмина, в которой хранится Евангелие, устрашает духов тьмы и бывает неудобоприступна для их козней".

Я не помню, что-то дал монаху, взяв у него Евангелие, да и положил его в сундучок с прочими моими вещами, и забыл про него. Спустя некоторое время пришло мне время запить, смерть захотелось вина, и я поскорее отпер сундучок, чтобы достать из него деньги и бежать в корчму. Первое попалось мне на глаза Евангелие, и я вспомнил живо все то, что говорил мне монах, развернул и начал читать сначала первую главу от Матфея. Прочитав ее до конца, ничего не понял, да и вспомнил, что монах говорил: нужды нет, что не понимаешь, только читай прилежно; дай думаю, прочту другую главу, прочел и стало понятно. Дай же и третью, как только начал ее, вдруг звонок в казарме: к местам на койки. Следовательно, уже идти за ворота нельзя было, так я и остался.

Встав поутру и расположившись идти за вином, подумал, прочту главу из Евангелия, — что будет? Прочел и не пошел. Опять захотелось вина, я еще стал читать, и сделалось легче, наконец, как только окончил всех четырех Евангелистов, то и страсть к питью совершенно прошла и сделалось к ней омерзение. И вот, ровно двадцать лет я совершенно не употребляю никакого хмельного напитка.

Все удивлялись такой во мне перемене: по прошествии трех лет опять возвели меня в офицерский чин, а потом и в следующие чины и, наконец, сделали командиром. Я женился, жена попалась добрая, нажили состояние, и теперь, слава Богу, живем, да по силе мочи бедным помогаем, странных принимаем. Вот уже и сын у меня офицером, хороший парень.

Слушай же, с тех пор, как я исцелился от запоя, дал себе клятву, каждый день, во всю мою жизнь читать Евангелие, по целому Евангелисту в сутки, не взирая ни на какие препятствия. Так теперь и поступаю. Если очень много бывает дела по должности и утомляюсь очень сильно, вечером заставляю прочесть надо мною лежачим целого Евангелиста жену или сына моего, и так неопустительно выполняю сие мое правило. В благодарность, и во славу Божию я это Евангелие оправил в чистое серебро, и ношу всегда на груди моей».

Бывший тут слушатель добавил: «В нашем селе на фабрике один мастеровой был, очень искусный в своем деле, добрый и дорогой мастер, но по несчастию тоже запивал, да и часто. Один богобоязненный человек посоветовал ему, чтобы он, когда захочется ему вина, проговаривал по 33 Иисусовы молитвы, в честь Пресвятой Троицы, и по числу тридцатитрехлетней земной жизни Иисуса Христа. Мастеровой послушался, стал это исполнять, и вскоре совершенно бросил пить. Да еще что? Через три года ушел в монастырь».

Замечательный рассказ этот о чудесной силе над душой человеческой Святого Евангелия подводит нас к тому несомненному явлению, что известные молитвы имеют особую таинственную силу. Во всякой молитве, произносимой с верой, заключается спасающая сила, заключается благодать, приближающая нас к Богу.

В минуту жизни трудную,
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучьи слов живых,
И дышит непонятная
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко,
И верится, и плачется,
И так, легко, легко.

Есть, однако, молитва, которая имеет особую сверхъестественную охраняющую силу. Во многих русских семьях, особенно среди военных, распространен обычай носить на шее с образами ладонку в которой зашита бумажка с написанным в ней псалмом: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небесного водворится».

По многократному опыту многих людей, этот псалом имеет как раз спасающую мистическую силу. Я знал старика-отца, который и сам носил на себе такую ладонку, и надел ее на своего мальчика-сына. Этот сын подвергался великим опасностям: когда он служил гвардейским офицером и однажды спал на земле во время маневров, ногу ему переехала повозка. Он был послан во время голода в тифозную область, а во время японской войны был уполномоченным от одного из отрядов Красного Креста и вынес сильнейший тиф, и всюду уцелел.

Самыми великими обетованиями спасения и охраны звучит этот псалом: «Падет от страны твоея тысяща, тма одесную тебе, к тебе же не приближится... Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему. Яко ангелом Своим заповесть о тебе сохранити тя во всех путех твоих. На руках понесут тя, да не преткнеши о камень ногу твою... Яко на Мя упова, и избавлю и, покрыю, и яко позна имя Мое. Воззовет ко мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его. Долготою дней исполню его и явлю ему спасение Мое».

Вот, какими обетованиями ободряет дух Божий человека живущего «в помощи Вышняго». Дух Божий обещает этому человеку благоденствие земное, избавление от всех бед тайных и явных, уцеление на войне, спасение от всех тех неисчислимых опасностей, которые повсюду грозят человеку. Дух Божий обещает, что такой человек в минуту опасности будет взят ангелами на руки: да никогда преткнет о камень ногу свою.

В Петербурге, в женском Новодевичьем монастыре, есть так называемая Карамзинская Церковь, которая воздвигнута над молодым полковником Андреем Николаевичем Карамзиным его богатой вдовой Авророй Карловной, по первому мужу Демидовой, княгиней Сан-Донато.

Карамзин был сыном знаменитого российского писателя-историографа. Когда он отправился в Севастопольский поход, сестры его зашили ему в мундир псалом «Живый в помощи Вышняго», и во всех сражениях он оставался жив. Но перед одним из сражений он поленился переодеть мундир, в котором был зашит псалом, и отправился в том мундире, в каком был. И в начале боя был убит наповал.

Есть другой рассказ о таинственной охраняющей силе этого псалма. Молодой офицер Дегай, умерший в преклонных летах в больших чинах и в должности почетного опекуна, занимал молодым человеком должность полкового казначея. В лагерь он привез из города жалованье, которое должен был на другой день, двадцатого числа, раздать по полку.

В ночь на двадцатое число, он, проснувшись среди ночи, увидал стоящего над собой с выражением ужаса в глазах денщика, у постели валялся топор. Схваченный денщик рассказывал, что он хотел изрубить барина, похитить его деньги и бежать. Три раза замахивался он на него топором, но всякий раз ему представлялось, что офицер лежит на постели изрубленный пополам. Жизнь Дегая была таким образом спасена. Он всякий вечер, ложась спать, имел добрый обычай читать псалом «Живый в помощи Вышняго». В тот же вечер, будучи сильно утомленным, он прочем псалом до половины. Великую охраняющую силу имеет также крестное знамение и имя Господа нашего Иисуса Христа. В искушениях, которые наводит враг на человека, в видениях, которые постоянно искушают великих подвижников, враг не может представить одного: бывали случаи, что враг принимает на себя образ Самого Иисуса Христа, но он не может изобразить ни креста Христова, ни пречистого лика Богоматери.

«Непрестанно молитесь, о всем благодарите», — вот завет апостола, который мы должны проводить в жизни. Есть такие люди, довольно низкого нравственного разбора, которые ухаживают за людьми, когда те им нужны, и совершенно забывают о них, как говорится «манкируют ими», когда не имеют в них больше нужды: подлые черты подлых душ, душ, кроме того, житейски глупых, потому что недаром говорит пословица: «не плюй в колодец, пригодится напиться».

Неужели же и нам докучать Богу своими молитвами, когда мы надеемся получить от Него что-нибудь и забывать о Боге, когда нам ничего не нужно. Славословие Богу, возношение к Нему наших чувств веры, благодарности, умиления являются обязанностью всякого верующего.

Мы утром здороваемся со своими близкими и вечером прощаемся с ними. Как же нам поутру и вечером не воздать хвалы нашему Небесному Отцу! Последние времена, даже среди верующих людей, отмечены исканием пути пространного, которым хотят достичь Царствия Небесного. Так и о молитве говорят: «Помолюсь, когда найдет молитвенное настроение, пойду в церковь, когда захочется идти».

Нет, на молитву надо нудить себя, надо воспитывать в себе молитву, приучаться к ней, обучаться ей, как обучают детей грамоте. Родители должны следить, чтобы дети ежедневно читали утренние и вечерние молитвы, молились перед едой и после еды вслух.

Мы считаем себя народом, по преимуществу христианским, а, между тем, на Западе среди образованных семей гораздо больше, чем у нас, укоренился обычай общих молитв. Там, во многих домах, например в Англии, «весь дом», все члены семьи и многочисленная прислуга собираются по утрам на молитву, которую читает глава семьи. Точно также во многих семьях никогда не сядут за стол не произнеся Богу благодарственной молитвы, а у нас часто верующие, садясь за стол, и крестятся как-то украдкой, точно стыдясь своей открытой молитвой назвать Бога своим Питателем и Благодетелем.

Лучше всего, когда родители присутствуют при молитве своих детей, и когда дети читают ежедневно молитвы по очереди: сегодня один брат, завтра сестра, послезавтра третий и так далее. Как проникновенно рассказано об этих молитвах в детских и прекрасных страницах «Детство и Отрочество» графа Л. Н. Толстого.

«Как, бывало, придешь наверх и станешь пред иконами, в своем ваточном халатике, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: „Спаси Господи папеньку и маменьку". Повторяя молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой матерью, любовь к ней и любовь к Богу как-то странно сливались в одно чувство».

«...Еще помолишься о том, чтобы Господь дал счастья всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья... Где те горячие молитвы? Где лучший дар — те чистые слезы умиления? Прилетал ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти и навевал сладкие грезы не испорченному детскому воображению».

Точно также в детях должна быть воспитываема привычка у всенощной бывать под праздник и у обедни в воскресенье и праздничные дни.

Другой бы и поленился, подольше поспал бы, вместо обедни пошел бы в ясный день на крышу гонять голубей, кататься на лодке, зимой на коньках, но родительская власть должна следить, чтобы дети шли в церковь.

Рассуждения о том, что нельзя молиться по принуждению не выдерживают критики. Это есть рассуждение общее всем лентяям. Люди, одаренные талантом к живописи или к литературе и не желающие работать, в большинстве случаев то же говорят, что они ждут вдохновения. Тогда как настоящий работник кисти и пера с бодростью садится за свою работу, и вдохновение приходит к человеку во время работы.

Точно также станет человек на молитву, не имея в данную минуту влечения к ней, станет сперва холодно читать слова молитвы, и во время такой вынужденной молитвы в нем разгорится истинный молитвенный жар.

Один отставной моряк жил в Крыму на хуторе своей жены. Жена его, не любившая уединения, уехала к своей дочери в Казань, и старик остался один с восьмилетним дворовым мальчишкой, своим крестником.

Мальчик этот имел быстрые способности, справлял хорошо все домашние дела: убирал комнаты, топил печь, варил кашицу и грел самовар. При этом он был чрезвычайно резв и шаловлив, беспрестанно бегал, стучал, кричал, играл, резвился, — и капитана это особенно беспокоило, потому что он любил духовное чтение. Чтобы воздерживать шалуна, капитан придумал такое средство: стал сажать его у себя в комнате на скамеечку, приказывая ему беспрестанно говорить Иисусову молитву, то есть слова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». Сперва это мальчику очень не понравилось. Он всячески уклонялся от этой молитвы и часто умолкал.

Капитан строго следил за тем, чтобы мальчик неумолкаемо твердил молитву. Чем дальше, тем охотнее и усерднее мальчик исполнял приказание, постепенно характер его изменился. Он стал тих и молчалив и домашние работы справлял успешнее. Наконец, он так привык к молитве, что почти всегда и при всяком деле творил ее без принуждения. Когда капитан спрашивал его об этом, он отвечал, что ему неодолимо хочется всегда творить молитву.

— Что ты при этом чувствуешь?

— Ничего, только я чувствую, что мне бывает хорошо, когда я говорю молитву.

— Да как хорошо?

— Не знаю, как сказать.

— Весело что ли?

— Да, весело.

Когда при начатии Севастопольской войны капитан переселился к дочери в Казань, и мальчик стал жить в кухне с прочими людьми, то он жаловался, что люди играют и шалят между собой, смеются над ним, мешают заниматься ему молитвой. Наконец, он объявил своему хозяину, что он уйдет домой один, так как ему здесь нестерпимо скучно. Ему было в то время двенадцать лет.

На второй день Пасхи мальчик был найден в Крыму, в пустом доме капитана, лежащим на полу в комнате благообразно, со сложенными руками на груди, с картузом под головой и в том самом холодном сюртучке, в котором ходил у капитана и ушел от него. Ушел двадцать шестого февраля, а был найден четвертого апреля, совершив в это время в холодной одежде без паспорта и без копейки денег переход в три тысячи верст.

Так этот ребенок, который угрозами был вынужден к молитве, вкусил ее плоды.

Какими словами молиться? Как быть тому, у кого или памяти нет или кто по безграмотности не изучил многих молитв, кому, наконец, бывает такая жизненная обстановка, прямо нет времени стать пред образами и прочесть подряд утренние или вечерние молитвы? Этот вопрос разрешен указаниями старца Серафима Саровского. Многие из посетителей старца винились в том, что мало молятся, не вычитывая даже положенные утренние и вечерние молитвы. Делали они это или по недосугу или по неграмотности. Отец Серафим установил для таких людей такое легко исполнимое правило.

Поднявшись от сна, всякий христианин, став пред святыми иконами, пусть прочитает трижды молитву Господню «Отче наш», в честь Пресвятой Троицы. Потом песнь Пресвятой Богородице «Богородице Дево радуйся» также трижды. В завершение же Символ веры «Верую во Единого Бога Отца Вседержителя» — один раз. Совершив это правило, всякий православный христианин пусть занимается своим делом, на какое поставлен. Во время же работы или по пути куда-нибудь пусть тихо читает «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», а если окружают его другие, то занимаясь делом, пусть говорит умом только «Господи помилуй» и так до обеда. Перед самым же обедом пусть опять совершает утреннее правило. После обеда, исполняя свое дело, всякий христианин пусть читает так же тихо: «Пресвятая Богородице, спаси мя грешнаго» и это пусть продолжает до самого вечера. Когда случится ему проводить время в уединении, то пусть читает он: «Господи Иисусе Христе Богородицею помилуя мя грешнаго». Отходя же ко сну, пусть всякий христианин опять прочитает утреннее правило, т. е. трижды «Отче наш», трижды «Богородице Дево радуйся» и «Символ веры» один раз.

О. Серафим объяснял, что держась этого малого правила, можно достигнуть меры христианского совершенства, ибо эти три молитвы основание христианства. Первая, как молитва, данная Самим Господом, есть образец всех молитв, вторая принесена с неба архангелом в приветствие Богоматери, Символ же содержит в себе вкратце все спасительные догматы христианской веры.

Кому невозможно выполнять и этого малого правила, старец советовал читать его во время занятий, на ходьбе, даже в постели, и при этом приводил слова из послания к Римлянам: «всякий, кто призовет имя Господне, спасется». Кому же есть время, советовал читать из Евангелия, каноны, акафисты, псалмы.
Дивеевские торжества в 1991 году. Второе обретение мощей прп. Серафима Саровского Чудотворца. Богомольцы на ступенях Воскресенского собора в Арзамасе

 

Есть молитвы, чудным образом снесенные на землю. Кроме молитвы «Богородице Дево радуйся», составленной из слов, которые принес на землю Архангел Гавриил в день Благовещения Деве Марии, к таким молитвам принадлежит «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас», слова, слышанные во время великого землетрясения в Царьграде отроком, восхищенным в небо и начало молитвы Богородичной «Достойно есть яко воистину...»

Один инок, послушник в Карее, пел в келии своей всенощную. Перед ночью послышался в келии стук, и вошел благолепный инок. Пришедший вместе с послушником стал совершать песнопение. Послушник пел по обычаю древнее величание Богоматери, сложенное св. Косьмой Маюмским: «Честнейшую херувим», а гость подпевал иное начало, а именно: «Достойно есть, яко воистину блажити Тя, Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего», и уже к этим неизвестным дотоле словам припевал «Честнейшую херувим». Умиленный и словами и звуками чисто ангельского голоса, послушник стал просить незнакомого инока, чтобы он написал ему начало заветной песни. Тот согласился, но пергамента и чернил не оказалось. Пришелец просил принести каменную плиту, по крайней мере. Плита была принесена. Он четко и ясно написал на плите пропетые им слова. Подавая плиту иноку, он сказал: «Отныне всегда так пойте и вы, и все православные христиане». Затем он тотчас стал невидим. Об этом было передано монастырским старцам, и с тех пор ангельская песнь «Достойно есть яко воистину» вошла в церковный обиход и ежедневно воссылаяется в дар Пречистой Матери Божией в то небо, откуда была принесена на землю.

Высшая молитва есть то чувство к Богу и та молитва, когда у Бога уже ничего не просят, а только Ему удивляются, преклоняются и благоговеют пред Его святыней. Душа может достичь той остроты ощущения Божией мудрости и благости, что из глаз от простого взгляда на окружающую человека природу, на звездное небо и на тихую струю реки, на распускающуюся зелень деревьев будут литься благодатные слезы.

Если из меня не выходят молитвенные слова, но, пораженный видом безбрежного моря или подымающейся к небу непорочной горной вершины, я живо почувствую Того, Кто измыслил и воплотил эту красоту — я уже тогда молюсь. Если слух мой наслаждается гармонией звуков, и в том высоком состоянии, в которое музыка повергает человека, любящего музыку, я вспоминаю о Боге, и, потрясенная слушанием этой красоты, душа моя преклонится перед Богом — я уже тогда молюсь.

Но высшая из молитв будет та, чтобы слиться с Богом, исчезнуть в Нем, как бы прекратить свое личное существование, стать в такое положение, чтобы Он был единой целью жизни, воздухом, которым дышишь, небом, на которое смотришь.

Велики молитвы молящихся, смиренно и сыновне испрашивающих у Бога того, что Бог дает людям. Но что может быть выше, чище молитвы Златоустовой, молитвы Сергиевой, молитвы Серафимовой!

Если я услышу радостную для себя нежданную весть и, не крестясь и не произнося еще имени Божия, я ощущаю всей моей душой, что совершившееся есть Его благодеяние — я уже тогда молюсь.

О, дай нам, хотя бы временами любить Тебя так, как любили Тебя эти люди, все Тебе отдавшие, и ничего на земле от Тебя не ждавшие, искавшие только одной чести пронести на себе по земле тот крест, под которым сгибался когда-то Ты, нести безропотно Твою муку, искавшие Тебя прославить на земле и обрести Тебя на небе!

Высший род молитвы, молитвы таинственной, не всем доступной, открывающей новые миры, есть молитва Иисусова.

Одного подвижника на смертном состоянии, когда он с трудом мог выговаривать слова, спросили, действует ли в нем молитва. Он сделал тогда движение от головы к сердцу и тихо произнес: «течет»...

Иисусова молитва есть такое таинство высшей молитвы, по которому молитва, вселяясь в сердце человека, как бы воспринимает в нем собственную жизнь и действует вне сознания человека, в бодрственном и сонном состоянии и во время сна исторгает из груди глубокие молитвенные вздохи.

Иисусова молитва является тем благодатным состоянием, на котором исполнились в полном смысле слова столь, казалось бы, трудно исполнимой заповеди апостола «Непрестанно молитесь».

Начало делания Иисусовой молитвы можно видеть в исполнении хотя бы совета старца Серафима Саровского, во всякую свободную минуту произносить слова Иисусовой молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешнаго».

Но можно годами и десятилетиями со вниманием совершать эту молитву, но не достигнуть вовсе ее даров. Прохождение молитвы Иисусовой требует особых приемов.

Требуется полное спокойствие духа, тишина вокруг, известное спокойное положение тела, дающее возможность всецело погрузиться в молитву Иисусову. Один из замечательных монастырских старцев последнего времени, отец Иона, основатель Киевского Троицкого монастыря, раздавал старшим инокам, которым советовал заниматься Иисусовой молитвой, табуретки известной высоты, сидя на которых им удобно сосредоточиться.

Симеон Новый Богослов пишет:

«Сядь безмолвно и уединенно, преклони главу, закрой глаза, потише дыши, воображением смотри внутрь сердца, своди ум, то есть мысль из головы в сердце. При дыхании говори „Господи Иисусе Христе, помилуй мя", тихо устами, или одним умом. Старайся отогнать помыслы, имей спокойное терпение и чаще повторяй это занятие».

Уединенная жизнь или, по крайней мере, возможность проводить в безусловном, ничем не нарушаемом уединении время, нужное для прохождения Иисусовой молитвы — составляет необходимое условие для нее.

Вначале дело обыкновенно идет как будто успешно, потом часто чувствуют большую тягость, лень, скуку, одолевающий сон, и разные помыслы, надвигающиеся тучей. Это война против делания умной молитвы — темного мира, которому ничто в человеке так не страшно, как сердечная молитва, и потому он всячески старается помешать молитвеннику и отвратить его от изучения молитвы.

По совету опытных людей, в первое время надо положить себе совершать сначала по три тысячи молитв, стоя ли, сидя ли, ходя ли или лежа — беспрестанно говорить «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!» Негромко и неспешно.

В течение нескольких дней это бывает трудновато, а потом сделается столь легко и желательно, что когда не произносишь молитвы, является какое-то внутреннее желание, чтобы опять творить молитву Иисусову.

Тогда хорошо перейти к совершению ежедневно шести тысяч молитв... И тут человек настолько втягивается в эти молитвы, что, если, на краткое время перестает ее творить, чувствует, как бы чего-то ему недостает, начнет молитву и опять в ту же минуту сделается ему легко и отрадно. Когда встретится в кем-нибудь, то и говорить ему неохота, и все хочется быть в уединении, да творить молитву, так он привык к ней в неделю.

Дальше с помощью Божией можно решиться на произнесение ежедневно двенадцати тысяч молитв, вставать пораньше и ложиться попозднее. По признанию делателей «умной молитвы» на первый день едва успеешь окончить двенадцатитысячное правило. Сперва чувствуется при беспрестанном выговаривании молитвы усталость или как бы одеревенение языка и какая-то связанность в челюстях приятная, впрочем, потом легкая и тонкая боль в небе, далее ощущается иногда небольшая боль в большом пальце левой руки от долгого перебирания четок и воспламенение всей кисти, простирающееся по локоть и производящее приятнейшее ощущение. И все это вместе как бы возбуждает и понуждает к большему творению молитвы.

И вот, начинаются благодатные первые ощущения. Утром сама молитва как бы будит человека. Он начинает читать утренние молитвы, но языку трудно их выговаривать, есть великое стремление творить Иисусову молитву. И, когда она начнется, как становится легко, отрадно, и язык, и уста сами собой без побуждения человека выговаривают святые слова. Весь день проходит в радости... И в таком уже состоянии можно творить Иисусову молитву без счисления.

А там, счастье, которое дает душе состояние Иисусовой молитвы. Признается так один благочестивый странник, научившийся от одного пустынника Иисусовой молитве:

«Я все лето провождал в беспрестанной молитве, и был очень покоен. Во сне почасту грезилось, что творю молитву. А в день, когда случалось с кем встретиться, то все без изъятия представлялись мне так любезны, как бы совсем стихли, и ни о чем я не думал, кроме молитвы, к слушанию которой начал склоняться ум, а сердце само собой по временам начало ощущать теплоту и какую-то приятность. Когда случилось приходить в церковь, то длинная пустынная служба казалась краткой и уже не была утомительна для сил, как прежде. Уединенныйшалаш мой представлялся мне великолепным чертогом, и я не знал, как благодарить Бога.

Вот теперь так и хожу, да беспрестанно творю Иисусову молитву, которая мне драгоценнее и слаще всего на свете. Иду иногда верст по семидесяти и более в день и не чувствую, что иду, а чувствую только, что творю молитву. Когда сильный холод прохватит меня, я начинаю напряженнее говорить молитву, и скоро весь согреюсь. Если голод меня начнет одолевать, я стану чаще призывать имя Иисуса Христа и забуду, что хотелось есть. Когда сделаюсь болен, начнет ломать в спине и ногах, стану внимать молитве, и боли не слышу. Кто, когда оскорбит меня, я только вспомню, как насладительна молитва Иисусова, тут же оскорбление и сердитость пройдут, и все забуду. Сделался я как полоумный какой-то, нет у меня ни о чем заботы, ничто меня не занимает, ни на что бы суетливое не глядел и был бы все один в уединении, только по привычке одного и хочется, чтобы беспрестанно творить молитву, и когда ею занимаюсь, то мне бывает очень весело. Бог знает, что такое со мной делается. Долго я странствовал по разным местам с сопутствующей мне Иисусовой молитвою, которая ободряла и утешала меня во всех путях, при всех встречах и случаях. Наконец, стал я чувствовать, что мне надо искать удобнейшего уединения. Я пошел в сибирские страны, к святителю Иннокентию Иркутскому, с тем намерением, что по лесам и степям сибирским мне идти будет удобнее, безмолвнее, следственно и заниматься молитвою и чтением удобнее. Так я и шел, да беспрестанно творил устную молитву.

Наконец, через непродолжительное время почувствовал, что молитва сама собою начала как-то переходить в сердце, то есть сердце, при обыкновенном своем биении начало как бы говорить внутри себя молитвенные слова за каждым ударом: 1) Господи, 2) Иисусе, 3) Христе и прочее. Я перестал устами говорить молитву и начал с прилежанием слушать, как говорит сердце, помня, как толковал мне покойный старец, как это было приятно. Потом начал ощущать тонкую боль в сердце, а в мыслях такую любовь к Иисусу Христу, что, казалось, что если бы Его где увидел, то так и кинулся бы к ногам Его и не выпустил бы их из рук своих, сладко лобызая и слезно благодаря, что Он такое утешение о Имени Своем подает, по милости и любви Своей, недостойному и грешному созданию своему.

Далее начало являться какое-то благотворное растепливание в сердце, и эта теплота простиралась и по всей груди.

«Прежде всего я приступил к отыскиванию места сердечного по наставлению Симеона Нового Богослова. Закрыв глаза, смотрел умом, то есть воображением в сердце, желая представить себе, как оно есть в левой половине груди, и внимательно слушал его биение. Так занимался я сперва по полчаса несколько раз в день: вначале ничего не примечал, кроме темноты, потом в скором времени начало представляться сердце и означаться движение в оном, далее я начал вводить и изводить Иисусову молитву вместе с дыханием в сердце, то есть втягивая в себя воздух, с умственным смотрением в сердце, воображал и говорил: Господи Иисусе Христе, а с испущением из себя воздуха: помилуй мя. Сперва я занимался этим по часу или по два, потом, чем дальше, чем чаще стал так упражняться и, наконец, почти целый день провождал в сем занятии. Когда нападала тягость или леность, или сомнение, я немедленно начинал читать в Добротолюбии те места, кои наставляют о сердечном делании, и опять являлась охота и усердие к молитве. Недели через три начал чувствовать боль в сердце, потом некую приятнейшую теплоту в оном, отраду и спокойствие. Это возбуждало и заохочивало меня более и более с прилежностью упражняться в молитве, так что все мои мысли были сим заняты, и я ощущал великую радость. С сего времени я начал чувствовать разные повременные ощущения в сердце и в уме. Иногда бывало, что как-то насладительно кипело в сердце, в нем такая сладость, легкость и утешение, что я весь изменялся и прелагался в восторг. Иногда чувствовал пламенную любовь к Иисусу Христу и ко всему созданию Божию. Иногда сами собой лились слезы благодарения Господу, милующему меня окаянного грешника. Иногда прежнее глупое понятие мое так уяснялось, что я легко понимал и размышлял о том, о чем не мог и вздумать прежде. Иногда сердечная теплота разливалась по всему составу моему, я умиленно чувствовал при себе везде присутствие Божие. Иногда ощущал внутри себя величайшую радость от призывания Имени Иисуса Христа и познавал, что значит сказанное Им: царствие Божие внутрь вас есть.

«Месяцев пять проведя уединенно в этом молитвенном занятии и наслаждении помянутыми ощущениями, я так привык к сердечной молитве, что упражнялся в ней беспрестанно, и наконец, почувствовал, что молитва уже сама собой, без всякого моего побуждения, производится и изрекается в уме моем и сердце, не только в бодрственном состоянии, но даже и во сне действует точно также и ни от чего не прерывается, — не перестает ни на малейшую секунду, что бы я ни делал. Душа моя благодарила Господа, и сердце истаявало в непрестанном веселии».

Вот нечто из сложной и таинственной области «умной» молитвы. Добавим, что за делание умной молитвы должны браться лишь люди известного духовного опыта, люди искушенные и разумные. Стремление к этой молитве новичка в духовной жизни может грозить ему большими опасностями, из которых главные — гордость и самообольщение.

(продолжение следует)

Другие статьи автора:

← Предыдущая статья   |   Выпуск 14 (21.09.1995 г.) . Содержание   |   Следующая статья →
← Предыдущая статья в этой рубрике   |   Следующая статья в этой рубрике →