Народ защищал свои святыни | Санкт-Петербургские епархиальные ведомости

Русская Голгофа XX века

В. В. Антонов

(К 75-летию изъятия церковных ценностей в Петрограде)

Следуя своей идеологии и программе, большевики после победы в гражданской войне, не мешкая, приступили к усилению борьбы с Русской Православной Церковью, которую они считали одним из самых главных противников и «последним обломком политической организации побежденных классов»¹. Хотя за пять лет советской власти Церковь понесла огромнейший урон: было расстреляно множество духовенства, закрыты тысячи храмов и сотни монастырей, отнято большинство имущества, она, однако, все еще сохраняла и свою структуру и влияние на народ, мешая узурпаторам установить над ней полный контроль. Требовалось ослабить это влияние, дискредитировать и расколоть духовенство и иерархию и одновременно отнять оставшиеся материальные ценности.

Дело в том, что после окончания гражданской войны большевистской власти угрожал неминуемый финансовый крах. К 1922 году на нужды революции была израсходована фантастическая сумма— 812 миллионов золотых рублей. Из них 124 млн было выплачено Германии по Брестскому миру, 22 млн — Прибалтике, 5 млн — Польше. Два миллиона было отпущено Коминтерну на подготовку пролетарской революции в Европе. Несмотря на проведенную национализацию частных богатств, конфискации, реквизиции и беспримерный вывоз за границу художественных и материальных ценностей, накопленных в России, денег большевикам катастрофически не хватало. К 1922 году в казне оставалось всего 135 млн золотых рублей, а один Наркомат по военным делам запрашивал почти 300 млн для укрепления боевой мощи республики. Срочно требовался новый финансовый фонд. Ленин откровенно признавался, что «без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности... совершенно немыслимы»². Этот фонд решено было создать путем нового беспощадного ограбления Православной Церкви.

Удобную возможность одним махом достичь своих политических и финансовых целей большевики увидели в страшном голоде, который разразился по их вине в Поволжье и Южной Украине зимой 1921— 22 года и охватил около 23 миллионов человек. Его жертвы — 6 млн человек — вдвое превысили потери страны в гражданской войне. Православная Церковь, несмотря на свое стесненное положение, еще осенью 1921 года создала Церковный комитет помощи голодающим, который собирал для них пожертвования деньгами и продовольствием, а 19 февраля следующего года Патриарх разрешил отдавать на эти цели небогослужебные предметы. Но большевикам нужна была не помощь, а сокровища Церкви.

Зачинщиком и исполнителем дьявольского плана был — как ныне документально установлено — Лев Троцкий (Бронштейн), второй человек в партии, люто ненавидевший все русское и православное. 9 февраля 1922 года он обратился в Президиум ВЦИКа с предложением срочно подготовить постановление «о порядке изъятия и учета церковных ценностей». Через две с половиной недели последовал декрет ВЦИКа о немедленной конфискации. Началось новое сражение против Русской Православной Церкви.

Троцкий не скрывал, что «вся стратегия наша в данный период должна быть рассчитана на раскол среди духовенства на конкретном вопросе: изъятие ценностей из церквей. Так как вопрос острый, то и раскол на этой почве может и должен принять очень острый характер, и той части духовенства, которая выскажется за изъятие и поможет изъятию, возврата назад к клике патриарха Тихона не будет». В инструкции по изъятию было также уточнено, что государственная власть берет под свою защиту «священников, которые открыто выступят в пользу изъятия»³. Так атеистами закладывалась база обновленческого раскола.

13 марта в письме к Ленину Троцкий уточнил: «Изъятие ценностей будет произведено, примерно, к моменту партийного съезда... ведется подготовительная работа в Петрограде». Прошло всего четыре дня, и от Троцкого последовал подробный тактический план, как на местах организовать и провести изъятие. План включил создание в губерниях секретных руководящих комиссий, куда входил и комиссар местной дивизии. Маскироваться эти секретные комиссии должны были официальными «для формальной приемки ценностей, переговоров с группами верующих». Особо подчеркивалось, «чтобы национальный состав этих официальных комиссий не давал повода для шовинистической агитации», т. е. обвинения евреев в ограблении Русской Церкви. Одновременно предлагалось следить с помощью агентуры за настроениями верующих и немедленно арестовывать организаторов выступлений, что позднее неукоснительно соблюдалось.

Для Петрограда начало изъятия было установлено не позже 31 марта, «ни в коем случае не форсируя слишком кампанию и не прибегая к применению силы, пока политически и организационно вся операция не обеспечена целиком»⁴. Но это указание Троцкого выполнено не было, ибо слишком мал был отпущенный срок, да и ко дню утверждения 20 марта Политбюро всего плана конфискация в Петрограде уже шла полным ходом. Надо сказать, что в городе это была не первая конфискация — при закрытии домовых храмов в 1918—19 годах и позднее ценности из них государством вывозились и присваивались.

Уже 8 марта прот. Заборовский поведал в «Петроградской правде»: «На днях ко мне пришла интеллигентная дама, взволнованная, возмущенная. И рассказывает, что сама видела, что в Троицком соборе (на Петроградской стороне— В.А.) сдирают с престола драгоценности и складывают на возы. Один красноармеец штыком отодрал с иконы ризу.

Другая рассказывает, что во Владимирскую церковь явились за утварью, начали грабить и настоятель побежал бить в набат». Протоиерей — сторонник Александра Введенского объявил эти свидетельства выдумкой, сославшись на то, что «правительство делает все возможное, чтобы только не оскорбить религиозные чувства верующих», и даже пообещал, что изъятие коснется лишь богатых храмов⁵. Все эти уверения и обещания, разумеется, оказались пустым звуком.

Согласно утвержденной властью инструкции ограбление церквей должны были производить районные подкомиссии из чиновников, при участии настоятелей, в присутствии 3—5 представителей прихожан. Узаконенный грабеж был объявлен делом «добровольным», направленным исключительно на помощь страждущим соотечественникам. Ему предшествовала опись ценных предметов, когда при участии музейных работников, клира и членов приходского совета определялось, что оставлять в храме, а что изымать. Как особую уступку верующим пропаганда расписывала право на выкуп изымаемых ценностей «однородным металлом соответствующего веса»⁶. Но прошло мало времени и выкупленные предметы безбожная власть тоже нагло отобрала.

Верующие Петрограда стали оказывать сопротивление безбожным экспроприаторам уже на подготовительном этапе — официальной переписи ценностей.

Иеромонах Александр Толстопятое из приходской церкви Рождества Богородицы при консерватории, недавно кончивший Богословский институт, заявил комиссии, прибывшей 23 февраля для учета: «Вы перешагнете через мой труп, но я все ценности не отдам». По словам протокола, «священник отказался помочь, мотивируя это тем, что он не обязан этого делать», а «многие из прихожан выражали негодование». Староста храма С. М. Ляпунов, композитор и профессор консерватории, тоже стоял твердо — «без разрешения приходского совета ключи я отдать не мог», а позже отказался подписать акт об изъятии 8,5 фунтов серебра.

Батюшка счел нужным «обратиться к комиссии с пастырским словом о каре Божией», проклял ее и «сказал несколько выражений, относящихся к советской власти». В газете этот эпизод был описан так: «Толстопятое не только оказал активное сопротивление лицам, производившим опись, но и «именем всевышнего» провыл анафему и им и всей рабоче-крестьянской власти». За свое сопротивление о. Александр поплатился тремя месяцами строгого заключения, хотя, по свидетельству прихожан, он «никогда не призывал к неповиновению власти»⁷. Суд над ним, начавшийся 12 мая в военном трибунале, должен был открыть серию процессов над духовенством, но затем власти решили сэкономить время и судить вместе всех арестованных, включая митрополита Вениамина.

Стремясь «зажать конфликта с властями и верующими, митрополит Вениамин 5 марта перечислил губернскому Помголу условия, при которых он согласен на изъятие: «1) все другие средства помощи голодающим исчерпаны, 2) пожертвованные ценности действительно пойдут на голодающих и 3) на пожертвование означенных ценностей будет дано разрешение Святейшего Патриарха», оставив открытым вопрос о форме выполнения гарантий до принятия данных условий. Местная власть не возражала против контроля Церкви над исполнением второго пункта. Но центральная власть об этом и слышать не хотела, и губисполком подчинился ее требованиям.

Петроградская большевистская печать хором, по приказу, начала упражняться в лицемерном человеколюбии и демагогически наставлять в нем духовенство. Один из присяжных пропагандистов патетически восклицал: «Служители церкви! Разве в других странах, да и у нас в России, вы не шли навстречу нуждам государства? Шли. Но тогда были государства не народные, а эксплуататорские, а теперь, когда сам народ встал у власти, вы немы и глухи, вы жестоки сердцем, вы просто не последователи вашего Христа».

Одновременно подводилась и «юридическая» база под проводимую экспроприацию. Выступая 20 марта на заседании Петросовета И. И. Кондратьев заявил: «Советская власть, выражающая волю рабочих и крестьян, создавших эти ценности, имела право давно на них, в смысле использования для помощи голодающим. Десятки делегаций из голодающихмест требовали и указывали на это последнее средство»⁸. Мысль, что изъятие есть единственное и «последнее» средство помощи, постоянно внушалась горожанам большевистской пропагандой.

В ходе подготовки к операции были назначены «политически благонадежные» уполномоченные, в основном из рабочих-партийцев, отмобилизована милиция, курсанты и оперативные группы чекистов. Все церкви были разбиты на три категории: большие (соборы, лавра), средние (приходские, подворья) и малые (домовые). Ответственным руководителем всей операции был определен жестокий чекист И. Бакаев, а уполномоченным от центра— Приворот-ский.

Операцию начали с домовых церквей, коих в бывшей столице было очень много. Так было спокойнее и надежнее — приходы при этих храмах были, как правило, небольшими. Изымали ценности как из действующих, так и закрытых храмов. 12 марта экспроприаторы прибыли в Петроградский район, который был в основном заселен либеральной интеллигенцией. В действующих церквах при Ортопедическом институте, больнице им. Филатова, убежище взрослых калек добыча была невелика: 5 чаш, 5 крестов, 8 тарелочек и 4 дарохранительницы. Из закрытого храма при Сенате изъяли 28 фунтов серебра; церкви при Институте гражданских инженеров, Александровской общине и Владимирской церковно-учительской школе дали 2 пуда 27 фунтов. Всего в закрытых домовых церквах большевики поживились 91 пудом 38 фунтами серебра и 13 фунтами золота⁹.

Спустя несколько дней чекисты предприняли рискованный шаг— 15 марта они прибыли в Казанский собор. Здесь собралась толпа в несколько сот человек, которой, с ведома митрополита, были сообщены известия о шуйской трагедии. Они вызвали заметный ропот. В соборе начался сбор подписей против изъятия; из толпы «раздавались призывы к избиению комиссии», «оскорбления по адресу милиции». По словам «Красной газеты», духовенство «натравило на комиссию по изъятию церковных ценностей толпу женщин, преданную себе, часть торговцев, домовладельцев и просто черносотенцев чистой воды».

Хотя эксцессов в этот день не было, переодетые агенты арестовали двух наиболее активных агитаторов: дворянина Л. М. Калиберовского и монтера Я. И. Бессонова. Первый говорил: «большевики, а в особенности жиды, хотят обобрать православные святыни, не довольствуясь тем, что уже обобрали дворцы», второй: «драгоценности все равно не попадут голодающим, а попадут большевикам-жидам на кутежи», что в действительности и случилось. Народ верно почувствовал, куда пойдут награбленные миллионы. Вечером 15 марта испуганный Приворотский телеграфировал в Москву, что «только посредством вооруженной силы удастся произвести изъятие» и попросил санкцию на ее применение¹⁰.

Первые крупные волнения верующих произошли на следующий день у Сенновской церкви. Рядом с храмом находился большой рынок. «Около 11 часов кем-то был распространен среди громадного толкучего рынка провокационный слух, что приехали коммунисты, арестовали священника и берут из церкви ценности. В один момент около церкви образовалась толпа приблизительно 500 человек и с каждой минутой она разрасталась. Среди толпы появились интеллигентные лица.., которые призывали толпу не давать изъятия ценностей из церкви, указывая, что цель изъятия — не для помощи голодающим. Вместе с тем были призывы черносотенцев грабить ювелирные магазины, где ценностей якобы больше нежели в церквах.

Толпа разрослась до таких размеров, что всякое движение по Садовой улице тормозилось, ...толпа начала буйствовать и случайно проходивших граждан в военной форме с оружием избивала с криками «бей жидов!» ...В конце концов толпа разрослась до такой степени, что ...был выслан конный и пеший отряды... в них из толпы начали бросать камнями и льдинами». Льдины кидали с крыш домов. Когда курсанты одну из женщин «схватили за шиворот, навалили на ехавшую мимо подводу, прикрепили к подводе севшим на нее милиционером и в таком положении повезли в комендатуру», это вызвало в толпе такое возмущение, что сопровождавшие дали вверх два выстрела, чтобы сдержать натиск разбушевавшихся людей.

Командированный на место «для изъятия бунтовщиков и подстрекателей» милиционер Е. Мателюнас рапортовал начальству: «необузданная толпа кидала в представителей милиции и явно лезла драться... финал моих увещеваний кончился тем, что меня толпа втащила в корпус и основательно побила пинками ног и ударами кулаков в лицо». Досталось милиции «плевков в лица, кусания и царапания рук с целью изъятия винтовок».

Начальник местного отделения выразительно описал, как с ним и его сотрудниками расправились разъяренные люди: «...меня с моим помощником по хозчасти т. Шумаковым толпа загнала в чайную на Спасском пер., 6 ...окружила чайную.., начала бить стекла... через черный ход мы спрятались в одну из квартир, где живет член РКП, и в это время ворвавшаяся в чайную толпа искала нас».

«Красная газета» обвинила в этом инциденте, слух о котором прокатился по всему городу, «погромно-черносотенные элементы» и пригрозила: «Если попы боятся расстаться с церковным златом и серебром, то рабоче-крестьянское правительство должно, для спасения миллионов жизней, взять его у них против их воли». Петросовет в своей резолюции от 20 марта записал, что он «не позволит кучке высших представителей духовенства... срывать помощь голодающим».

После такого сопротивления власти, грозившие, что «всякие провокационные выступления, саботаж и сопротивление будут в корне пресекаться», все же не осмелились сразу арестовать настоятеля Сенновской церкви о. Николая Васильевича Никольского и решились на это только 22 апреля. Больного чахоткой священника продержали на Шпалерной полтора месяца и после его униженных просьб выпустили, не привлекая к ответственности¹¹.

Одновременно противились грабежу и прихожане домовых церквей. На Песках, в Троицкой церкви при одноименной Общине сестер милосердия, 29 марта, прот. Митрофан Ливенцев, ссылаясь на ходатайство перед Смольным дирекции больницы, «категорически "отказался выдать ключи от церкви. По предложению комиссии он зафиксировал свой отказ на бумаге и кроме своей подписи закрепил ее еще 142 подписями из толпы собравшихся вокруг подкомиссии. Толпа выкрикивала по адресу подкомиссии всевозможные оскорбления, а присутствующие тут же врачи общины и другие лица громко высказывали свое недоверие членам подкомиссии и советской власти»¹². Батюшку через неделю арестовали и в начале следующего года он умер в тюремной больнице.

Еще раньше, 10 марта, в домовом храме Александровской больницы «человек 30 мужчин и женщин, войдя в церковь, подняли крик и шум... и воспрепятствовали работе комиссии, которая покинула помещение». Возмутитель спокойствия был задержан, им оказался санитар В. И. Изотов¹³.

Конечно, гораздо масштабнее было возмущение верующих в больших храмах. В Свято-Духовской церкви на Большой Охте 19 марта приходское собрание постановило: «высшая церковная власть объявила принудительное изъятие церковных вещей как святотатство и угрожает за это, согласно церковным канонам, мирянам отлучением от Церкви, а священникам — извержением из сана... могут быть отданы церковные ценности... в руки епископа, в его распоряжение». Такое решение уже вело к конфликту.

Но власти предусмотрительно арестовали заранее настоятеля прот. Николая Федоровича Клементьева, и изъятие потому прошло относительно спокойно. Правда, собравшаяся толпа «взломала двери на колокольню... и начала бить в набат». Звон прекратил член комиссии Авдеев, который при выходе «подвергся нападению толпы и получил несколько ударов». Изъятые ценности выносить пришлось все-таки под охраной роты курсантов, ибо верующие были настроены весьма агрессивно и кидали камни. Тем не менее данное изъятие считалось удачным и в сводке подчеркивалось, что настоятель и члены церковного совета сами снимали ризы с икон «и во многом помогали комиссии»¹⁴.

Учтя горький опыт, власти стали действовать более осмотрительно и тщательнее готовиться к реквизициям. «Володарский райотдуправ сделал еще в марте решительное предостережение попам... Поро-ховской райотдуправ организовал тайную слежку, вызывал священников к себе... Смольнинская подкомиссия докладывала в губком: «Из райкома были вытребованы 20 испытанных и выдержанных товарищей рабочих, преимущественно слесарей, которые были проинструктированы и оказались вполне добросовестными и исполнительными помощниками... При изъятии все время присутствовал также представитель Главмузея тов. Лушкарев.

Перед каждым изъятием в исполком вызывались настоятели и приходской совет данной церкви для переговоров о содействии работам подкомиссии. При этом представители церкви предупреждались, чтобы во время изъятия не устраивались какие-нибудь демонстрации... обо всем этом бралась подписка. В большинстве случаев представители церкви сами назначали день и час во избежание совпадения с церковной службой и могущей произойти демонстрации.

Только в двух церквах — Рождества Христова и Бориса и Глеба настоятели церквей и церковный совет просили подкомиссию самой назначить время». Несмотря на принятые меры у Рождественской церкви 26 марта собралось до 800 человек и толпа была настроена столь враждебно, что начальнику милиции «пришлось выслать всю имеющуюся в моем распоряжении живую силу» — 30 кавалеристов, которые и оттеснили собравшихся. «Хулиганы залезали на окна и осыпали комиссию бранью и проклятиями», а восемнадцатилетний Ваня Козлов призывал богомольцев к прямому неповиновению безбожникам¹⁵.

После описанных инцидентов секретарь губкома И. Н. Смирнов на заседании Петросовета 20 марта заявил: «духовенство ведет сейчас через верующих кампанию против этого изъятия ценностей, следовательно, против Советской власти». Итак, позиция митрополита была объявлена антисоветской и контрреволюционной со всеми вытекающими из этого последствиями. Через два дня в «Петроградской правде» появилась грозная передовица В. Невского, где говорилось: «служители алтаря во главе с митрополитом Вениамином, который не только не помог с чистым сердцем голодающим, но даже попустительствует черным бандам и изуверам, которые пытаются воспрепятствовать властям отобрать в церквах излишние ценности для помощи голодающим... Так почему же эти дурные пастыри продолжают безнаказанно проповедовать погром, убийство и каннибальское чувство дикарей? Потому что мы мало занимались разоблачением их лицемерия, невежества и мракобесия...»

Началась усиленная пропаганда, которая с одной стороны описывала ужасы голода, особенно страшные случаи людоедства, а с другой — натравливала на митингах и собраниях массы на «бессердечных попов», готовя над ними расправу. Были подключены и штрейкбрехеры — 24-25 марта газеты напечатали воззвание 12 священников, будущих «обновленцев»¹⁶, которые упрекали часть своих собратьев в контрреволюционности и призывали пойти навстречу власти.

Чтобы предотвратить неприятности при изъятии, ГПУ широко пользовалось услугами своей секретной агентуры, внедренной во многие общины. Так, в марте сексот сообщал, что прот. Павел Павлович Виноградов, настоятель Вознесенской церкви, прослуживший в ней почти 40 лет, «установил охрану на случай приезда комиссии, которая должна бить в набат для скопления верующих». На приходском собрании настоятель якобы заявил: «если приедет комиссия, то мы освященных предметов давать не можем». В связи с этим комиссар ГПУ Миронов с тревогой сообщал начальству, что «масса упорно будет стоять против отборки ценностей. Дежурство... круглые сутки».

В ответ на эти сигналы было приказано задержать о. Павла и 28 марта он очутился за решеткой. После того, как в Вознесенской церкви «изъятие прошло спокойно», престарелого протоиерея 18 мая освободили под подписку о невыезде¹⁷.

Нередко ГПУ использовало аресты духовенства для того, чтобы склонить его к сотрудничеству с поддерживаемыми им будущими обновленцами. 28 марта по доносу был арестован на своей квартире прот. Николай Анатольевич Комарецкий, настоятель Благовещенской церкви б. Конногвардейского полка. Он якобы уверял прихожан, что «из его церкви большевики ценности не возьмут, так как он их все попрятал». Кроме того, батюшка говорил, что «скоро царизм возродится, так как корни царизма — религия велит молящимся не читать газет, так как там — ложь».

На допросе протоиерей рассказал, что ценности он спрятал, опасаясь грабителей, которых тогда много было в Петрограде. Он обещал «сделать все усилия, чтобы сговориться с комиссией и представителями прихода о назначении срока изъятия». Прихожане обратилась в ГПУ с петицией, прося выпустить священника на Пасху. За о. Николая неожиданно вступились Боярский и Введенский, «уверяя, что он будет следовать по их стопам». Испуганный батюшка, моля выпустить из тюрьмы, обещал «по освобождении работать рука об руку с советской властью»¹⁸.

На Пасху о. Николая чекисты не отпустили, а освободили лишь 27 мая, когда кампания по изъятию уже практически закончилась.

Порой агентура давала органам неверные сведения, которые приводили к произвольному аресту духовенства. В Скорбященской церкви, «19 марта, утром, — доносил сексот, — была обедня, после которой священник прочел воззвание патриарха Тихона и митрополита Вениамина и призвал верующих сохранить оставшиеся драгоценности в церкви, необходимые для свершения обрядов культа. Предлагал жертвовать имеющийся у верующих лом серебра, дабы на него можно было выторговать».

Не прошло и месяца и 10 апреля чекисты арестовали настоятеля этой церкви — молодого Симеона Симеоновича Никиташина, обвинив его в агитации против изъятия, хотя на самом деле батюшка «для помощи голодающим считал необходимым отдать священные сосуды». Никаких эксцессов при изъятии не было, но о. Симеона выпустили только после него¹⁹.

28 марта пришли по доносу арестовать известного декламатора Александра Николаевича Григорьева-Сафарова, члена приходского совета Александро-Невской церкви при Управлении б. протопресвитера армии и флота. Жена не открыла дверь чекистам и ее пришлось взламывать. Артиста обвиняли в том, что он «ярый противник большевизма» и возбуждал недовольство «против евреев ...на почве голода, холода и дороговизны». Но, как вскоре выяснилось, донос был ложным, ибо поклонник кадетской партии Григорьев-Сафаров оказался «не способен ни на какое контрреволюционное выступление против власти и как личность интереса не представляет».

При дознании выяснилось также, что декламатор, несмотря на свою большую религиозность, «активной агитации по вопросу изъятия в теперешнее время не вел»²⁰. Следствие было прекращено и арестованного отпустили на свободу после семинедельного заключения на Шпалерной.

Для устрашения верующих ГПУ арестовывало их просто за разговоры, в которых выражалось недовольство экспроприацией. Бывшего торговца Михаила Ивановича Перепелкина взяли за то, что на приходском собрании в Покровской Коломенской церкви, согласившись с изъятием, он неосторожно заявил, что все «отдавать нельзя, а если это отбирают, то такое действие— грабеж... Возможно, что эти ценности пропиваются».

Другого верующего — Александра Матвеевича Борисова, члена церковного совета Троицкого подворья, привезли 28 марта на Гороховую за более резкое высказывание. Он назвал изъятие «воровством и дал клятву, что он пойдет на улицу, чтобы препятствовать, как он выразился, «грабежу жидов». Хотя при изъятии на подворье «никаких эксцессов не было»²¹, его настоятель архим. Сергий Шеин был приговорен Ревтрибуналом к расстрелу.

Проведя необходимую подготовку, большевики снова двинулись в наступление — 30 марта они появились в Знаменской церкви у Московского вокзала. Узнав об изъятии по удару в набат, у храма в 19 часов собралось около 1000 человек из женщин и молодежи, которые не расходились в течение 3—4 часов. Едва толпа пришла в волнение, как агенты бросились арестовывать «зачинщиков» и четырех из них доставили в комендатуру ГПУ. Когда туда тащили студента Се-нюшкина, толпа «гналась за милиционерами приблизительно около версты. Так как задержанный усиленно сопротивлялся, пришлось произвести несколько выстрелов в воздух». И здесь, как видим не обошлось без стрельбы.

С целью запугивания, за два дня до изъятия, был арестован настоятель Знаменской церкви — о. Александр Александрович Соколов, прослуживший в ней более 30 лет. На старого священника поступил донос, будто он «является членом организации эсеров и считает, что большевики переживают тот момент, когда им уже некуда деться». Может быть, из-за этого ареста сопротивление верующих оказалось слабее, чем в других местах. Добыча грабителей была немалой — 33 пуда 38 фунтов серебра. Наверху после этого изъятия решили — в ситуации наступил перелом, крупных волнений больше не будет.

В сводке за март отдел управления Петросовета вынужден был констатировать, что «повсеместно наблюдалось стечение толп около церквей в связи с провокационно распространяемыми слухами «о насилии» большевиков над церковью». Тем самым власти признавали — изъятие вызвало народное недовольство и сопротивление, хотя по привычке утешали себя классовым составом протестовавших— «богомольные старухи и старики, торговцы и спекулянты, просто любопытные и в их числе много детей»²². Документы однако говорят о другом — в протестах участвовали все слои питерцев.

Несмотря на все принятые меры, апрель не разрядил обстановку при изъятиях. Народ не желал мириться с большевистским произволом.

4 апреля пришли изымать ценности в деревянную Пантелеимоновскую церковь при больнице для душевнобольных в Удельной, т. е. на окраине города. И здесь собравшиеся верующие заставили комиссию «прекратить изъятие и удалиться, не выполнив тех задач, которые она получила». На следующий день операцию повторили, предварительно арестовав члена церковного совета 20-летнюю А. И. Кудрявцеву, которая возглавляла протестовавших.

Но и на этот раз не обошлось без инцидента. Когда из храма выносили икону, юный Коля Клементьев вцепился в нее с криком: «Иконы вы брать не можете». Его тоже задержали, после чего отпор со стороны народа прекратился²³.

Большевики были встревожены оказываемым им сопротивлением и, кроме своих мер, постарались надавить на митрополита Вениамина. Нажим оказался небезуспешным и 10 апреля, перед Пасхой, митрополит выпустил, с согласия Патриарха, послание к пастве, в котором в частности говорилось: «Со стороны верующих совершенно недопустимо проявление насилия в той или другой форме... Всякого рода политические волнения, могущие возникнуть около храмов по поводу изъятия ценностей, как было, например, около храма на Сенной, никакого отношения к церкви не имеют, тем более к духовенству... Перестаньте волноваться. Успокойтесь. Передайте себя в волю Божию»²⁴. Объявив реакцию народа «политическим волнением» и призвав к непротивлению, Вениамин, несомненно, оказал властям большую, хотя и вынужденную услугу, и частично парализовал волю к отпору насильникам. Правда, только частично.

14 апреля экспроприаторы нагрянули в Иоаннов-ский женский монастырь на Карповке, где при изъятии «возбуждение масс дошло до применения насилия над членами комиссии и слома замков дверей помещения, где находилась комиссия. Ударили в набат, а сын дьякона Николай Попов «бросил призыв в толпу с предложением направиться в церковь». При этом «весь народ кричал, шумел и требовал, чтобы его допустили для присутствия», ибо изъятие проходило в закрытом храме. Возбужденная толпа численностью около 2000 человек не расходилась в течение трех часов и была рассеяна вызванным отрядом вооруженных курсантов. Задержано было 6 человек. Православные, как могли, защищали свои святыни, посему из богатого монастыря вывезли всего пять пудов серебра. В результате беспорядков, которые сопровождались "нанесением побоев отдельным членам совета", церковно-приходской совет в полном составе подал в отставку²⁵.

Самая большая добыча ждала комиссию 14 апреля в Скорбященной церкви на Шлиссельбургском проспекте, где с чудотворного образа Божией Матери «с грошиками» она сняла золотую раму весом в 4 килограмма и вдобавок изъяла 26 серебряных лампад. Настоятель «все время старался скрыть наиболее ценное», хотя скрывать уже было нечего. Народ при этом не безмолвствовал — толпа в 500 человек избила членов правления, помогавших чекистам²⁶.

Во Владимирский собор комиссия заявилась 19 апреля, но сделать ничего она не смогла «вследствие произведенного большой толпой детей беспорядков... большая толпа напала на меня и других членов на солее... дети начали оскорблять меня, хватать ценности, я вступил с ними в борьбу... и был сильно помят ими. Многое они унесли, но большую часть удалось отстоять», — так описывал неудавшуюся операцию настоятель о. Михаил Союзов. В «Петроградской правде» она была обрисована следующим образом: «врангелевские хулиганы ворвались в церковь, когда там работала комиссия по изъятию ценностей и начала дебош. Священник церкви стал призывать их к порядку... Избив представителя музея — члена комиссии, хулиганы немедленно скрылись, не дождавшись постового милиционера».

Через два дня чекисты снова приехали в собор и в испуге стали в собравшейся толпе хватать всякого, кто хоть как-то реагировал на их действия. Когда агенты арестовали возмущенную женщину, мимо проходивший студент Сергей Базилевский бросил: «Ну и порядки!» Его тоже взяли и продержали в камере целый месяц. Но и на сей раз раздраженный народ не дал вывезти ценности — двух представителей Главнауки побили. Только через три дня, вызвав вооруженный отряд, грабители увезли свою добычу— 28 пудов серебра, почти ничего не оставив прихожанам²⁷.

В другом храме на Петроградской стороне — Нико-ло-Труниловском изъятие 20 апреля прошло довольно спокойно — собралось всего 15 человек, которые на происходящее реагировали лишь гневными выкриками. Но красноармейский наряд все равно задержал несколько человек, которые просидели под арестом от нескольких суток до месяца. Изъято было немало — 13 пудов серебра.

Выкриками членов комиссии встретили 19 апреля также у Павловской церкви Обуховского завода. Здесь собралось, по оценке милиции, 100—200 «женщин, старушек и мальчишек». Народ кричал: «мазурики», «грабители», а мальчишки швыряли камни. Летели камни в тот же день и у Никифоровского подворья, где собралось две тысячи человек, тоже в основном из рабочего класса, ибо и подворье находилось в заводском районе. Репортер поведал, что «толпа оттеснила было 4 бывших там милиционера и пыталась бросать в них камни, но никаких столкновений не произошло». Чтобы как-то усмирить людей, «из Александровского завода пытались полить толпу водой, но напор был слабый, дело ограничилось смехом»²⁸.

20 апреля, в том же рабочем районе, на Ново-Александровской улице, для защиты деревянной Се-рафимовской церкви «толпа женщин, старушек и детей, человек в 300, заранее настроенная духовенством, собралась до прихода комиссии и не хотела пропускать ее внутрь храма. Милиция оттеснила толпу за ограду...»

В тот же день приехали за ценностями в Воскресенскую церковь у Варшавского вокзала, которая принадлежала Всероссийскому братству трезвости и посещалась тоже главным образом рабочим людом. У храма «двое неизвестных граждан открыто агитировали, ...доказывая, что ценности пойдут не на голодающих, а на пьянство и для жидов, на постройку ими в Палестине своих дворцов, а потому мы, православные люди, должны не давать этих ценностей и гнать всех в шею». Смутьянов задержали и доставили в ГПУ — их дело пошло в губревтрибунал. В ГПУ отвели и молодую крестьянку Пелагею Абрамову, которая вбежала в железнодорожную мастерскую близ вокзала с криком: «Грабят Варшавскую церковь!» Ее обвинили «в попытке возбуждения народных масс».

По этой же причине 26 апреля чекистские агенты схватили у Екатерининской церкви на 1-й линии Глафиру Аданову, которая кричала в собравшейся толпе: «Сволочи, пришли грабить, а нас не пускают в церковь защищать наше добро; для того и берут с церкви, чтобы погулять на 1 мая». Такие выкрики и тогда и после расценивались как антисоветские. Днем раньше «за агитацию» были задержаны восемь человек у Андреевского собора, где собралась толпа численностью около 300 человек²⁹.

Когда грабители 23 апреля прибыли в небольшую церковь Челмогорского подворья на углу Боровой улицы, в них по окончанию изъятия полетели кирпичи («одному из членов комиссии камнем ударили в лицо») и милиции пришлось дать в воздух залп, лишь после которого собравшийся народ («озорные мальчишки и группа женщин-фанатичек в 50—75 человек») рассеялся. Правда, осторожности ради, за конфискованным комиссия приехала только на следующий день.

Через два дня выстрелы раздались на другой стороне Обводного канала — толпа пыталась избить комиссию, добравшуюся до богатой Покровской церкви. Крепко досталось члену комиссии — А. Ф. Веселову. Мальчишки ударили в набат, послышались крики: «Грабители! Бей их!». Посыпались камни. «При содействии милиции, которой было дано несколько выстрелов в воздух, порядок был восстановлен, причем из лиц агитирующих... арестовано 5 человек».

В сводке были отмечены «черносотенные выкрики против изъятия ценностей, поношение советской власти, избиение членов комиссии». Через две недели в церковь нагрянули настоящие грабители и унесли серебряные вещи, предназначавшиеся для выкупа конфискованных.

Столкновения имели место и в других храмах района: на Творожковском подворье были зарегистрированы «нападение на членов комиссии и побои», в Коневской часовне на Загородном — «избитие членов комиссии», на Александро-Свирском подворье — «швыряние в членов комиссии камнями».

При изъятии дело иногда доходило до печальных курьезов. Так настоятель богатой купеческой Борисоглебской церкви на Калашниковской набережной сперва отказался пустить в нее комиссию, но его вызвали в исполком и соответствующе побеседовали, после чего батюшка в испуге сознался в том, что перед немецким наступлением на Петроград он спрятал 7—8 пудов церковного серебра, и указал 21 апреля этот тайник комиссии, которая о нем, естественно, ничего не знала.

Но и в этом храме не обошлось без эксцессов. По словам «Петроградской газеты», кучка агентов (почему-то снова «врангелевских») «начала настраивать толпу постоять в защиту Бога». Появление 15 курсантов военной школы оказалось вполне достаточным, чтобы изъятие состоялось, и комиссия «забрала ценности подчистую», однако «священные сосуды с престола настоятель и члены приходского совета отказались выдать, о чем и был составлен соответствующий акт». Выходит, вопреки инструкции, изымались и богослужебные предметы.

Согласно сводке, за 22—24 апреля в Володарско-Обуховском районе реквизиция прошла в 17 храмах, из них «в пяти церквах собралось от 100 до 150 человек, в трех церквах и подворьях — от 200 до 500 человек»³⁰. Следовательно, в половине храмов пролетарской Невской заставы прихожане не относились покорно к ограблению. И это еще раз опровергает уверения газетчиков и партийных идеологов, будто рабочий класс единодушно приветствовал изъятие. Не было и чаемого умиротворения народа, который был в большинстве своем настроен решительнее, чем духовенство, и не боялся вступаться за свои святыни.

Раздались выстрелы и вечером 28 апреля у Никольской церкви Староладожского подворья на Международном (Московском) проспекте, рядом с Клин-ским рынком. В течение часа собралась толпа в семь тысяч человек и «препятствовала производству хода операции... были затребованы курсанты, которые прибыли в количестве 10 человек... Толпа была оттеснена от церкви, но при отъезде автомобиля с ценностями из нее было произведено по таковому несколько выстрелов». Итак, на сей раз стреляли не в толпу, а из толпы, что в общем было исключительным случаем. Власти объяснили этот инцидент «наличием предварительной агитации».

В тот же день у кладбищенской церкви св. Марии Магдалины на Малой Охте народ (собралось около 500 человек) избил двух членов комиссии, после чего комиссары тоже вызвали курсантов, «которые оттеснили толпу от входа» и арестовали «за агитацию» молодую крестьянку Марию Петрову. Увозить реквизированное чекистам пришлось под градом камней. Нелегко пришлось им в храме Смоленской Божией Матери за Невской заставой, где «благодаря агитации темных личностей, перед приходом комиссии набралось много народа... Комиссия отказывалась в таких условиях производить работу и потребовала освобождения церкви от публики. Через 20 минут церковь была свободна». Неясно лишь, с чей помощью было освобождено помещение. Пожива оказалась невелика — всего 11 фунтов серебра.

Почти в каждой церкви возникали споры между членами комиссии и представителем Главмузея, который пытался защитить от изъятия охраняемые музейные предметы. В Николо-Барградском храме (1913—15), где все убранство было стилизовано под старину и имелось много древних предметов, «возникло недоразумение из-за престола, который весь серебряный... Тов. Лушкарев категорически отказался снять с престола серебряные предметы, мотивируя это тем, что испортится весь престол. Вопрос оставлен открытым до решения губкомиссии»³¹. Прошло десять лет и замечательный храм-памятник был взорван, а его убранство расхищено.

К сожалению, после психологической обработки и запугивания, некоторые клирики прямо содействовали ограблению своих храмов атеистами: «В церквах Св. Духа, Афонском подворье и Казанской Божьей Матери, что угол Панфиловой и Полевой, сами настоятели с членами церковного совета снимали ризы и во всем помогали комиссии». В церкви Нерукотворного Спаса на Волковом кладбище «молящиеся помогали снимать и укладывать ценные серебряные предметы». А в некоторых храмах, по уверению журналиста, «членам комиссии предлагались в знак внимания красные пасхальные яйца».

Настоятель Андреевского собора, будущий известный обновленец прот. Николай Платонов 25 апреля сам, вместе с прихожанами, передавал экспроприаторам церковное добро. Хотя власти опасались, что торговцы близлежащего рынка могут оказать изъятию сопротивление, у храма собралось немного народа (около 300 человек), в основном женщин. «Редко-редко раздается голос против изъятия: Вот, приехали грабить!» — отметил репортер. Кроме ареста «за агитацию» 8 человек, в сводке отмечено избиение членов комиссии.

На Васильевском острове волнения в конце апреля грозили возникнуть только в церкви Милующей Божи-ей Матери в Гавани, где собралось около тысячи прихожан. «Были выкрики и споры, но все окончилось без всяких инцидентов». Много серебра в храме не нашли— всего два пуда. Гораздо больше— 13 пудов изъяли на Смоленском кладбище³².

К 25 апреля в Петрограде и пригородах было конфисковано 254 пуда 30 фунтов серебра и 16 фунтов 51 золотник золота, в том числе в Кронштадте — 67 пудов, в Петергофском уезде — 48 пудов серебра. В последующие три недели ограблению подверглись крупные соборы, которые дали гораздо больше. В лавре было взято более 41 пуда серебра, 4 фунта золота и 40 бриллиантов; в Новодевичьем монастыре — 30 пудов серебра и 73 бриллианта, 28 изумрудов... Но особенно много— 129 пудов серебра дал исторический Казанский собор. Несмотря на протесты академиков, 13 мая ночью, тайно, "в потемках при свете нескольких огарков свечей", был распилен уникальный иконостас, сделанный из трофейного серебра, которое пожертвовали казаки атамана Платова после Отечественной войны 1812 года³³.

В самом конце операции по ограблению петроградских церквей произошли беспорядки, которые еще раз наглядно продемонстрировали отношение к ней простого народа. Беспорядки случились за Нарвской заставой, пролетарском районе города, и в церкви свт. Николая и св. цар. Александры, которую рабочие Путиловского завода выстроили на собственные деньги. Вопреки всем классовым прогнозам, «сознательные пролетарии» дали рабоче-крестьянской власти самый сильный отпор за все время кампании по изъятию церковных ценностей.

Реквизицию в заводском храме намечено было провести 3 мая, но начали ее днем позже. Власти основательно подготовились к операции: «на время изъятия ценностей... были запрошены из предприятий 4 автомобиля и 40 рабочих-коммунаров для работы, но прислано было 2 автомобиля и 12 человек рабочих... В 2 часа вызвали 25 курсантов, а затем 30 из отряда Особого назначения».

Готовились и верующие. К 14 часам у храма собралась большая толпа, которая «стала ломиться в церковь, чтобы помешать изъятию.». Проникнув внутрь, комиссия закрылась и послала члена комиссии Левицкого и батюшку уговаривать толпу успокоиться, но та «ответила им угрозами». «Вызванные отряды красноармейцев и милиция пытались разогнать людей, но толпа набросилась на милиционеров и многих избила». Женщины и дети обрушили на реквизиторов град камней. Тогда пожарные Путиловской части направили на собравшихся струи воды из брандспойтов, но мальчишки быстро порезали рукава и продырявили шины машин.

К 16 часам толпа возросла до трех тысяч человек, так как к ней присоединились кончившие смену рабочие. Увидев такое скопление народа, разбежалась команда красноармейцев 10-й батареи. Рабочие кричали: «Мы годами отдавали последние гроши, а вы приехали нас ограблять, что мы и не допустим». Наконец толпе удалось ворваться в храм, и «она начала избивать комиссию кольями и камнями», причем Левицкому камнем пробили голову и его пришлось отвезти в больницу в сопровождении священника, который, очевидно, и уберег комиссара от народной расправы. Другому участнику реквизиции повредили глаз; начальник 2-го отделения милиции Андреев «получил три легких ушиба камнем», избиению подверглись два других милиционера: Иванов и Розанов.

Когда ценности начали выносить из храма, верующие пытались отбить их и кидали камни в подъехавший грузовик. Толпа даже сумела его захватить, но тут подоспел новый отряд курсантов, который, дав в воздух несколько выстрелов, охладил кипевший гнев. Но когда из церкви вышли члены комиссии, возмущенные прихожане с кулаками набросились на них, и тем пришлось спасаться бегством через завод.

Причину беспорядков власти усмотрели в «неприятии соответствующих мер со стороны приходского совета, в лице которого большинство — несознательные, так и агитации отдельных личностей». 13 мая в трибунал было направлено дело по обвинению 16 человек, путиловских рабочих и безработных парней, по обвинению «в погроме и агитации ...и избиению комиссии и милиции». Привлекли и двух священников: прот. Иоанна Зимнева и о. Александра Беляева, хотя без их уговоров могла бы пролиться и кровь³⁴. Как и в других храмах, духовенство и в этом случае действовало умиротворяюще, но это не уберегло его от последующей чекистской жестокой расправы.

Ограбление петроградских церквей большевики завершили глумливым символическим актом — вскрытием 12 мая в лавре раки св. Александра Невского, покровителя города и края, и ограблением 18 мая кафедрального Исаакиевского собора, к которому, по секретной директиве Троцкого, были стянуты коммунисты и части ЧОНа во избежание возможных массовых эксцессов. Награбленное увезли на двух грузовиках. Несмотря на принятые меры, толпа у собора все же собралась. За агитацию был забран бухгалтер В. В. Пешель, который возмущался: «разбойники забрали власть и теперь забирают в церквах драгоценности, чтобы их продать и гулять по кафе». На Шпалерную был взят также настоятель собора прот. Леонид Богоявленский.

Итог большевистской экспроприации в петроградских церквах был внушительным — 4 пуда золота, 1024 пуда серебра, 3690 бриллиантов³⁵. Народное достояние и священные предметы отныне пошли на укрепление безбожной коммунистической власти и на ее международные амбиции. На награбленные средства Кремль вскоре провел денежную реформу, субсидировал свои подрывные действия в капстранах и лишь самую малую часть направил на помощь голодающим.

Начальник следственного отдела Губревтрибунала рапортовал: «Операция по изъятию церковных ценностей к 13 мая закончена» и, пренебрегая очевидностью, добавил: «операция протекала удовлетворительно за исключением незначительных инцидентов».

Большевики пытались уверить народ и самих себя, что беспримерным ограблением и унижением Церкви были недовольны только отдельные лица, считая их влияние «весьма ограниченным». Массовые беспорядки и столкновения партийные идеологи объясняли «недостаточной подготовкой комиссий», «непринятием соответствующих мер приходскими властями» и «погромно-черносотенной пропагандой классовых врагов»³⁶.

Вопреки очевидным фактам (часть которых еще, по-видимому, неизвестна) современные светские исследователи почему-то рисуют почти идиллическую картину изъятия ценностей в Петрограде. «За два месяца случилось всего 13 инцидентов, — пишет Шкаровский, — причем только один случай был по-настоящему серьезным — начальнику районного отделения милиции выбили 18 зубов». «Ни в марте, ни в первой половине апреля никаких волнений в Питере не было», читаем мы в другой работе. Поспеловский где-то даже откопал, что начальник милиции благодарил митрополита в официальном докладе за гладкое проведение конфискации³⁷. Да, убитых в Питере не было, но на показательный процесс летом 1922 года большевики вывели 80 обвиняемых, четверо из которых были приговорены к расстрелу. Этих обвиняемых они считали виновными в описанных эксцессах, которыми в Петрограде были отмечены февраль—май 1922 года.

Руководствуясь указанием Ленина «разбить неприятеля наголову», власть использовала народное сопротивление для задуманной расправы с духовенством. Было объявлено, что «черносотенные выступления, скопища у церквей не были случайными явлениями, а носили организованный характер, так как была связующая и организующая рука», и этой рукой был назван митрополит Вениамин. Суд над ним и смертный приговор ему и его помощникам из Общества православных приходов должны были запугать верующих Петрограда и показать им, что большевистские узурпаторы будут и далее планомерно уничтожать Русскую Православную Церковь.

Но прошло время и петроградские мученики за веру, пострадавшие при изъятии церковных ценностей, причислены к лику святых, а имена их палачей преданы забвению и проклятию. События весной 1922 года в города на Неве показали, что православный народ и духовенство имели силы и желание стоять до мученичества за свои святыни.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Известия. 9.7.1922.
² Васильева О., Кнышевский П. Красные конкистадоры. М., 1994. С. 145, 153; Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917—1941. М., 1996. С. 89.
³ Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917—1941. Документы и фотоматериалы. М., 1996. С. 73, 79, 95.
⁴ Там же. С. 85—87, 94—96.
⁵ Петроградская правда. 1922. № 54. С. 3.
⁶ Звенья. 1922. Вып. 2. С. 569.
⁷ Архив СПб ФСБ, Д. 36314. Т. 2. Л. 288, 294, 297; Т. 5. Л. 350, 411—412; Красная газета. 1922. №75, 104, 109.
⁸ Красная газета. 1922, № 69. С. 2; Петроградская правда. 1922, №64. С. 1.
⁹ Петроградская правда. 1922. № 61, 70, 83, 91.
¹⁰ Там же. Т. 10. Л. 155, 218; Красная газета. 1922, № 66. С. 3; М. Шкаровский. Петербургская епархия. 1917—1945. СПб, 1995. С. 57.
¹¹ Там же. Т. 3. Л. 459—462. Т. 27. Л. 9; Красная газета. 1922. № 66. С. 3; Звенья, 1992, вып. 2. С. 572.
¹² Там же. Т. 3. Л. 497—506; Т. 7. Л. 121; Звенья. 1922, вып. 2. С. 575.
¹³ Там же. Т. 9. Л. 55.
¹⁴ Там же. Т. 3. Л. 289 об. 298; Звенья. 1922, вып. 2. С. 576.
¹⁵ Там же. Т. 9. Л. 437; Т. 27. Л. 10; Звенья, 1922, вып. 2. С. 575— 576.
¹⁶ Петроградская правда. 1922, № 65. С. 1; Шкаровский, цит. соч. С. 58.
¹⁷ Там же. Т. 2. Л. 62—80, 103.
¹⁸ Там же. Т. 2. Л. 24—57.
¹⁹ Там же. Т. 2. Л. 109—143.
²⁰ Там же. Т. 2. Л. 212—228.
²¹ Там же. Т. 2. Л. 153—156, 174.
²² Там же. Т. 3. Л. 3—6, 57. Т. 27. Л. 10; Звенья. 1922, вып. 2. С. 572.
²³ Там же. Т. 9. Л. 377, 401.
²⁴ Красная звезда. 1922, № 84. С. 2.
²⁵ Там же. Т. 10. Л. 6, 14, 61, 92; Петроградская правда. 1922, №89. Черепенина Н., Шкаровский М. Справочник по истории православных монастырей и соборов г. Санкт-Петербурга. 1917—1945 гг. Спб, 1996, с. 42—43, № 8.
²⁶ Там же. Т. 27. Л. 10; Красная газета, 1922, № 93.
²⁷ Там же. Т. 3. Л. 558, 612; Петроградская правда. 1922, № 88, 89; Васильева, Кнышевский. Цит. соч. С. 177. Черепинина, Шкаровский. Цит. соч., с. 64, № 17.
²⁸ Там же. Т. 4. Л. 86 об. Т. 5. Л. 325—326; Красная газета. 1922, № 89. С. 3.
²⁹ Там же. Т. 4. Л. 134, 148, 159. Т. 5. Л. 369.
³⁰ Там же. Т. 5. Л. 10—12. Т. 9. Л. 437; Красная газета. 1922, № 89, 91, 94; Петроградская правда, 1922. № 88; Звенья. 1922, вып. 2. С. 575—578.
³¹ Там же. Т. 5. Л. 4—5; Звенья. 1922, вып. 2. С. 577—578.
³² Там же. Т. 10. Л. 369; Красная газета. 1922, № 91, 92, 99.
³³ Петроградская правда. 25.4 и 5.5.1922; Васильева, Кнышевский. Цит. соч. С. 179. Черепенина, Шкваровский. Цит. соч., с. 52—53, № 14
³⁴ Там же. Т. 3. Л. 162, 255, 326—328, 340; Звенья, 1922, вып. 2. С. 573—574.
³⁵ Там же. Т. 3. Л. 410; Петроградская правда. 1922, №110; Васильева, Кнышевский. Цит. соч. С. 181—182.
³⁶ Звенья. 1992, вып. 2. С. 578.
³⁷ Поспеловский Д. В. Русская Православная Церковь в XX веке. М., 1995. С. 107; Шкаровский М. Петербургская епархия. 1917— 1945. СПб. 1995. С. 59; Русская Православная Церковь и коммунистическое государств. М., 1996. С. 58.

Другие статьи автора:

← Предыдущая статья | Выпуск 17 (14.07.1997 г.) . Содержание | Следующая статья →
← Предыдущая статья в этой рубрике |